Наставники Лавкрафта (сборник)

Вы никогда не слышали эту историю? Четвертому мужу каким-то образом удалось справиться со сном, и он поймал злодейку. Преступницу повесили. Как она провернула все это? Подмешивала снотворное в пищу или напитки, а затем при помощи роговидной трубки заливала в уши жертвам расплавленный свинец, пока те крепко спали… Нет, это просто ветер свистит. Он снова заворачивает к югу. Я знаю это по звуку. Кроме того, несмотря на время года (когда, собственно, все и произошло), ветер редко меняет свое направление чаще, чем однажды за вечер. Так вот, на дворе стоял ноябрь, когда несчастная миссис Пратт скоропостижно умерла в своей кровати – вскоре после того, как я ужинал у них. Хорошо припоминаю дату: находясь в Нью-Йорке, я получил весть с борта парохода, который следовал за Олимпией, а она совершала свое первое плавание. В том году вы были на Леофрике, не так ли? Да, я помню. Как же быстро мы с вами стареем. Почти полвека минуло с тех пор, как мы были стажерами на Клонтарфе. Вы, наверное, никогда не забудете старого Блауклота! «Бидди-грубиян гребет к берегу в эту ночь!» Ха-ха, дьявол! Подлейте себе еще, у вас там одна вода. Это старинный Хюльсткамп[22], который я нашел в погребе, когда этот дом перешел ко мне. Я привез его в подарок Люку из Амстердама двадцать пять лет назад. А он к нему ни разу не притронулся. Теперь, должно быть, сожалеет об этом, бедолага.

На чем я остановился? Ну, да. Я уже рассказал вам, что миссис Пратт скончалась скоропостижно – это так. Мне думается, что Люку было здесь одиноко… Время от времени я приходил проведать его, и он выглядел измотанным и нервным, говоря, что практика тягостна, но в то же время отмел идею насчет помощника. Годы шли, сына убили в Южной Африке, на бурской войне. После этого у Пратта появились странности. Было нечто в нем такое, что-то не от мира сего, если угодно. До самого конца он держал свои чувства в себе. Он никогда не выдавал тревоги, когда ошибался в диагнозе. Но, видимо, случалось – ошибался и очень переживал по этому поводу. Мне казалось, это отражалось на его внешности…

Люк был рыжеволосым мужчиной с бледным лицом, даже в молодости он не был крепким. В зрелом возрасте его кожа приняла песочно-серый оттенок. После смерти сына он все худел и худел – так, что вскоре его голова больше напоминала череп с плотно натянутым на него пергаментом. Глаза горели каким-то особым блеском, и с годами он становился все неприятнее.

У него все еще была собака, которую так любила покойная супруга – животное раньше всегда следовало за ней по пятам. Это был бульдог – пес с самым милейшим характером на свете; правда, он имел обыкновение зацеплять свою верхнюю губу об один из клыков, а это могло напугать кого угодно – по крайней мере тех, кто не был знаком с ним. Иногда по вечерам Пратт и Бамбл – так звали псину, – бывало, сидели, уставившись друг на друга, думая о былых временах, как мне это видится… При жизни жена Люка сидела в том же кресле, где сейчас расположились вы. Это всегда было ее место, а там, где сижу я, – место доктора. Бамбл забирался наверх по специально сделанной для него подножке. Дело в том, что он уже тогда был старым и толстым и не мог прыгать слишком высоко, а зубы его стали ломкими. Бамбл неотрывно смотрел на Люка, а Люк, в свою очередь, пристально глядел на собаку. Лицо его в такой момент особенно походило на неподвижный череп с двумя угольками на месте глаз. Так могло пройти минут пять или даже меньше, как вдруг животное пробивала неуемная дрожь, а затем Бамбл издавал вой, словно его подстрелили; далее пес вываливался из удобного кресла и рысью удалялся, – обыкновенно в свое привычное убежище под буфетом. Так и лежал там, то и дело издавая странные звуки.

Принимая во внимание внешний вид Пратта в те последние месяцы, ничего удивительного в этом не было, знаете ли. Я не неврастеник и не страдаю от чрезмерно развитого воображения, но вполне допускаю, что его вид мог довести до истерики не только чувствительную женщину – настолько голова доктора походила на затянутый в пергамент череп.

За день до Рождества я пришел к Люку. Мой корабль стоял на приколе в доке, и у меня еще было три недели выходных. Не увидев Бамбла, я безо всякого умысла небрежно заметил, что старая собака, должно быть, умерла.

«Да», – ответил Пратт. Я уловил в его голосе странную интонацию еще до того, как он продолжил после небольшой паузы: «Я убил его. Я более не мог этого вынести».

Я спросил Люка, чего он не мог вынести, хотя ответ мне был известен.

«Он имел привычку сидеть в ее кресле, сверкая своими глазами в мою сторону, а затем этот вой… – Люк вздрогнул. – Он совсем не мучился, бедный старый Бамбл…» Он продолжил говорить в спешке, как будто думал, что я могу заподозрить его в жестокости: «Я растворил дионин[23] в его миске с водой, чтобы он крепко уснул, а затем ввел хлороформ – постепенно, так, чтобы он не ощутил удушья, пускай и во сне. С тех пор стало намного тише».