Наставники

В сорок первом году поражения они сошли со своих мотоциклов, чтобы под ярким солнцем сойтись с молодыми приказчиками моего народа, растоптанного, побежденного, но очень воспитанного в торговом смысле. Мимо парадных дверей, закрытых комендантским часом, не обращая внимания на грозную затаенность страны, небольшой отряд приказчиков нежно вошел в гигантские события Второй мировой войны – исторические, продажные, блядские.

На задних сиденьях мотоциклов, в колясках, в пролетках, украшенных победными флагами новой Европы, очутились нарумяненные молодые люди, накрашенные ученики приказчиков, а с ними фельдфебели – сытые, красномордые, очень веселые. Напомаженные приказчики, которых тевтонские любовники осыпали украшениями и жемчугами всей Европы, начали отпускать волосы – признак всеобщей изнеженности. Матерям, озабоченным их будущим, они говорили, что это траур по растоптанной стране, но все мы знали, что длинные волосы – знак рабского наслаждения, благоприобретенной женственности, а также флаг сдачи, блядской страсти, сладкого отречения от своего пола. Переодетые в женское платье, длинноволосые и молодые приказчики стали задирать французские юбки, демонстрируя части тела, задешево проданные вермахту. Любуясь своими легко заработанными сережками и брошками, снятыми с оскверненных женщин растоптанной Европы, асы торговли заволосатели и, несмотря на нежности, страшно заросли бородами. Во французских платьях моделей 1939 года продавцы нежного товара, белградские и сербские волосатые, одуревшие от половых извращений, стали напоминать монстров из бродячих цирков, бородатых женщин, чьи задницы были закуплены потными немецкими мотоциклистами, прибывшими с уже заплеванного севера Европы. К накладным грудям торговцев собственными телами, страной, которой эти тела принадлежала, к искусственным титькам напомаженных сук мужского пола немецкие мотоциклисты, мастера развратных деяний, прикалывали свои кресты со свастикой, ордена св. Савы, другие эмблемы слесарной профессии «Все это из-за тоски по Родине!» – вздыхали бородатые наложницы вермахта.

«Все это из-за дурной крови! – вздыхал Никола, наш родственник. – Все великие убийцы рода человеческого носили длинные волосы – например, Раскольников или вот еще князь Распутин, русский народный преступник!» В летней одури, в великом гомосексуальном соитии сорок третьего года из полупустых магазинов моей страны, из-за полуопущенных железных штор, из-под вывесок с именами героев торгового дела можно было услышать сдавленные крики, например: «Хайль Гитлер!», «Драгович!», «Да здравствует Сербия!» Дедушка высунул голову в окно и крикнул: «Эй, жопоёбы!» Отец, несмотря на то что заправился спиртным под самую завязку, стал материться, придерживаясь за мебель. Передвигаясь от стола к стулу и от стула к шкафу, подвергаясь непрерывной опасности и сильно шатаясь, мой отец, самый знаменитый в Центральной Европе торговец трехдюймовыми гвоздями, стал плевать в лицо своим позорным товарищам, коллегам без стыда и чести, унесенным нежным ветром предательства.

В сумерках приходили настоящие любители собственных тел, а также чужих, но тоже мужских, появлялись славные в прошлом солисты балета, в настоящее время хворые, читатели Оскара Уайльда в переводах, кстати очень хороших, носители междучеловеческого милосердия, представители великого братства мужской самодостаточности, украшенные гвоздиками и в самом деле огромными перстнями; они садились напротив теток, вышивающих свои вымышленные пейзажи, тихо и решительно говорили о позоре, постигшем их. Нежные декламаторы стихов Йована Дучича, любители испанских танцев, они очень страдали, а тетки, чтобы хоть как-то утешить, угощали их рахат-лукумом из крахмала Дядя заявил: «Если бы я смог, то написал бы брошюру про все про это!»

Со временем торговля, даже самая бесчестная, стала хиреть. К госпоже Маре пришел бородатый мужчина с мутными глазами, госпожа Мара сказала «Это мой брат!» Госпожа Мара обычно куталась в шлафрок, однажды она пришла в шлафроке и спросила маму: «Не одолжите ли щипцы для моего брата?» Дедушка сразу ответил: «Не одолжим!» Госпожа Мара вздохнула «Придется ему делать папильотки из газетной бумаги! – и добавила: – Он принес немного солонины, не хотите ли приобрести по себестоимости?»