Наставники

Был год сорок четвертый, хлеба не было ни в киноленте о битве за Сингапур, ни у нас на столе. «Мне надо хоть что-то пожевать, а то с ума сойду!» – твердил дедушка. В этот момент, на пике переживаний, на пике военных невзгод, прискакали партизанские всадники, во главе их был Миодраг Вацулич, капитан, самый бесстрашный из них. «Наконец-то жратва будет!» – воскликнул дедушка, однако сразу стало ясно, что он ошибся. Кислый солдатский хлеб, захваченный у разбитой германской армии, тайные булочки, изъятые из кухонных шкафов проклятой буржуазии, были розданы освобожденным заключенным и товарищам, раненным в последней битве, а мы получили портреты Климента Ворошилова верхом на коне и жевательную резинку американского производства. Мы развернули позолоченные фантики с изображением ужасов Перл-Харбора и запихали во рты неизведанную субстанцию, серую, сладковатую, весьма сомнительную. «Жуйте сколько угодно, – учил Вацулич, – но ни в коем случае не глотайте!» Дедушка разозлился: «На кой тогда это надо?» Вацулич рассказал об употреблении жевательной резинки американскими солдатами во время атаки, с помощью чего преодолевается ощущение страха и в полости рта создается ощущение сладости. «Это только начало, – сказал Вацулич, – потом будет все остальное!» Партизанские всадники принялись перетряхивать сусеки антинародных пекарей – подлых людей, запустивших свое ремесло, тешивших себя исключительно добыванием неестественного количества денег. Освободители нашего города, освободители земного шара шныряли за остатками прежних питательных веществ, а мы сидели за длинным столом, аплодировали быстро наступившей свободе и жевали сладкую резинку, американскую. Потом мы стали ее растягивать. Драгоценную пищу необыкновенного типа, испытанную американскими солдатами во время победоносных атак, мы зажимали зубами, одновременно вытягивая ее за кончик пальцами на максимально возможное расстояние. Дядя, самый ловкий и самый долгорукий в семье, растягивал резинку длиннее всех, потом наматывал ее на ухо, на предметы мебели и тому подобное. Дедушка протестовал: «Все-таки это еда, хоть и несъедобная) – и добавлял: – А едой не балуют!» Однако дядя продолжал изобретать различные способы употребления американского средства для успокоения нервной системы. Большие количества этой приятной массы, полученной в подарок от наших друзей – товарищей из освободительного корпуса, дядя, предварительно прожевав, оставлял на стульях, дверных ручках, а кое-кому незаметно запускал в волосы. Тетки, которым после этого было никак не причесаться, рыдали, дедушка не мог подняться со стула, мама приклеивалась к кухонной двери, В сорок четвертом году мы, изголодавшиеся, были воодушевлены первым предметом питания, который получили от освободителей, но он мешал нам передвигаться, и вообще. Мама сказала: «После такой голодовки – всего-то!» Дедушка сказал: «Все, что в неразумных количествах, противно человеческой природе!» На том и порешили. Капитан Вацулич, его товарищи, люди, мобилизованные на помощь армии в трудном деле преследования врага, брали в кольцо пекарни, пекари отбивались от них черствыми булочками, отступая в муку, загубленную гнусными червями. Пекарей вытаскивали оттуда за ноги, они были как напудренные, трудно было разобрать, кто есть кто. Товарищ капитана Вацулича Строгий вытащил наган русского производства, построил напудренных людей и начал ругаться словами абсолютно нашими, сербскими. Пекари потихоньку дрожали на октябрьском морозе, мука с них неслышно осыпалась, ветер уносил ее. Товарищ Строгий стал чихать от муки, унесенной ветром, но тем не менее сумел громко сказать: «Если не скажете, кто из вас Милан Трандафилович, всех до единого перестреляю!» Пекари пошептались немного, потом вдруг, отряхнув муку, принялись разглаживать усы, произнося вслух: «А пошел бы ты, сморчок, так тебя и перетак!»

В сорок четвертом, переломном году нашей истории, Строгий принялся казнить антинародных месителей довоенного хлеба, а в это время люди набросились на остатки муки, из которой выволокли этих выродков, величайших ублюдков, какие только были нам известны. Люди кровавыми еще руками принялись месить тесто из муки, взятой из кучи, в которой прятались сбежавшие мастера пекарского искусства, и только потом заметили что в муке остался еще один, самый пугливый. «Когда-нибудь перестанут печь хлеб, даже обычный, и тем более перестанут запекать в него человечину!» – сказал Вацулич.