Настенька

Ей не довелось жить при нашумевшем двадцатом съезде коммунистов Советского Союза, но она слышала от своего папы (только так она называла своего отца), что именно этот съезд оказался сильнейшим ударом по социалистической системе, ибо хорошее на первый взгляд желание донести до народа пусть горькую, но правду о культе личности Сталина и будто бы связанных с этим массовых репрессиях в стране, это благовидное внешне стремление, во-первых, на самом деле преследовало единственную цель создания Хрущёву, бывшего до этого незаметным, но верным исполнителем воли Главкома, ореола борца за справедливость, за народ и мир во всём мире. На практике тот же Хрущёв, выступив против культа личности своего великого предшественника, тут же создал новый культ, но уже собственной личности.

Это его портретами, круглощёкого лысого толстячка-добрячка, заменили портреты Сталина, скульптуры его личности заполонили сувенирные прилавки магазинов и лотков, его сияющая улыбка появлялась с экранов кинотеатров и телевизоров, источая лучи света, как от солнца, дарящего людям радость, его многословные речи, написанные учёными референтами, вытеснили миллионными тиражами многотомные работы, написанные Сталиным собственноручно в течение многих лет.

Выступив против репрессий сталинского времени, Хрущёв не прекратил многочисленные аресты, осуществлявшиеся по политическим соображениям в предыдущие годы. И во времена Хрущёва сажали, истязали в тюрьмах и даже убивали невиновных. Но была ли в этом его личная вина, если как и прежде, беззакония совершали карьеристые чиновники, старавшиеся вылезти из собственной кожи, но найти преступника, а не находя настоящего, представляли подходящего невиновного, кому можно было приписать вину?

Был ли Хрущёв лично виновен в том, например, что двадцать седьмого февраля печально знаменитого тридцать седьмого года на заседании комиссии Пленума ЦК ВКП(б) по делу Бухарина и Рыкова, проходившего под председательством Микояна, он, Хрущёв, будучи членом этой комиссии, голосовал за исключение Бухарина и Рыкова из состава кандидатов в Центральный комитет партии и из членов партии с преданием суду, хоть и с оговоркой «без применения расстрела», но суду, признавая тем самым их виновность в выступлении против народа? Виновен ли был сам Хрущёв в привлечении к суду и последующих расстрелах десятков других политических деятелей, происходивших при его участии, с его подписью? Винить ли его, если он был в то время искренне убеждён в полной правоте своих и соратников деяний? Но виноват ли тогда в подобном же Сталин? Словом, Хрущёв с трибуны съезда выступил против тех действий, от которых сам не отказывался. К чему же это привело?

Прежде всего, разоблачения, среди которых оказывалось много случайных или заведомо ошибочных, ударили по вере масс народа в своего вождя, в строй, которым он руководил, в возможность существования справедливости, честности, правды. От неожиданности удара покачнулась и вера в партию коммунистов и коммунистические идеалы. Заколебалась эта вера, но устояла, поскольку сила первого удара была направлена пока на одного человека, хоть и великого, но одного — Сталина.

От этого удара многие люди и прежде всего молодые усомнились в честности и порядочности, справедливости и гуманности того, кому хотели подражать, у кого учились жить, с кем мысленно советовались, заставляя себя преодолевать свои собственные слабости и недостатки. Они усомнились в одном человеке, но оставались ещё Ленин, Дзержинский, Киров и сотни их товарищей по совместной борьбе. Их продолжали воспевать, им посвящались книги, песни, кинофильмы. Им ещё можно было верить, на них походить.

Однако, поколебав одну веру в прошлое, Хрущёв не сумел завоевать и сотой доли подобной веры народа в себя, а вскоре своими потрясаниями башмаком с трибуны и размахиваниями кулаками перед своим и зарубежными народами в купе с несбыточными обещаниями скорого рая коммунизма на кукурузной основе он опрокинул и ту толику доверия, что была ему дадена людьми лишь по привычке доверять руководству.

Отторгнутый от кормила власти своей же собственной правой рукой в руководстве Брежневым, он был тут же им оплёван и ощутил теперь на себе горечь горькую этих плевков, чего не мог воспринять, ушедший в небытие великим, Сталин, чего и представить себе невозможно было при его жизни.