Настой из памяти и веры

– Почему? – удивляется девушка. Судя по выражению, вполне искренне.

– Потому что я не хочу.

Я снова ложусь и закрываю глаза локтем. Кожей чувствую, что она продолжает на меня таращиться. Точно сумасшедшая. Лунатичка. Если буду с ней беседы беседовать, окончательно спячу.

Снова пытаюсь вызвать в памяти музыку Шопена, но мой внутренний пианист фальшивит. Я глубоко и ровно дышу, но это не позволяет мне отвлечься от того, что я слышу рядом с собой. Я слышу, как она молится:

– Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься. К Тебе взываем в изгнании, чада Евы, к Тебе воздыхаем, стеная и плача в этой долине слёз. О Заступница наша…

Она все бормочет и бормочет, пока я не накрываю голову подушкой и не перестаю различать слова.

Слюнявая идиотка. Ты уже здесь. Здесь за тебя никто не заступится.

***

Уснуть мне все же не удается. Никакого покоя в этой чертовой юдоли скорби! На этот раз медсестра появляется с голубым халатом на вытянутых руках. Халат у меня вместо выходного платья, а это значит, что меня хочет видеть кто-то извне.

Я не сопротивляюсь, хотя не могу представить, чтобы меня посетил хоть кто-то приятный. Мать? Не хочу с ней встречаться, ее заплаканное лицо и замученный вид заставляют чувствовать нечто вроде жалости. Пан следователь? О, мой старый друг пан следователь. Он так и не добился для меня обвинения в убийстве девочек, но с тех пор так и не отказался от этой идеи. А может, это она? Пани Новак.

При одной только мысли о бывшей наставнице, о том, что она может оказаться поблизости, на расстоянии одного отчаянного рывка… У меня чешутся руки, чтобы запустить ногти в лживые зеленые глаза.

Медсестра торопит меня, хмурится, когда я путаюсь в рукавах халата, плотно запахивает его на груди и туго затягивает поясок. С чего бы такая спешка? Женщина критически осматривает с ног до головы и остается недовольной. Она разворачивает меня спиной и наскоро заплетает мне косу. Снова разворачивает, как большую куклу, как манекен в магазине готового платья, и с силой щиплет за обе щеки. Это так неожиданно и остро-больно, что я не удерживаюсь от тихого возгласа, но она цыкает на меня, и тут же улыбается:

– Уж очень ты бледная, – то ли укор, то ли оправдание.

Я не успеваю и слова сказать, как в дверях снова появляются двое медбратьев в белых робах, обтягивающих внушительные мускулы. Они подхватывают меня под локти и выволакивают в коридор.

Не знаю, зачем, но я все же успеваю обернуться на свою новую соседку. Она внимательно смотрит мне вслед, а между ее бровей намечается ниточно-тонкая морщинка. Смотри, смотри! С тобой будет так же.

Меня ведут по женскому крылу в сторону центрального корпуса. Если бы вели на процедуры, то сразу свернули бы к лестнице и спустились на первый этаж, прозванный мной Кафельным Королевством.

Даже когда просто идешь по коридору под конвоем, чувствуешь свою слабость и ничтожество. Ты не можешь выбрать скорость ходьбы: замедлись, и тебя потащат волоком, ускорь шаг и почувствуй, как вокруг шеи натягивается ворот. В голову мне приходит сущая чепуха: вот поджать бы сейчас ноги, и пусть эти два амбала несут меня, как родители носят ребенка через лужи. Стираю с лица тень улыбки, пока медсестра не решила, что мне весело.

В коридоре никого нет, хотя в послеобеденные часы пациентки часто по нему шатаются. Ходят друг к другу в гости или просто сидят на полу у дверей, грызя пальцы. Всех заперли. Кто-то пялится на меня через решетки, но я смотрю только прямо перед собой, и стараюсь не слушать их голоса: стоны и проклятия, мерзкое хихиканье. Я даже позволяю себе зажмуриться – руки конвоя не дадут мне упасть.

Защититься нельзя только от запаха: смеси человеческих выделений, лекарств, горелой похлебки, вездесущего едкого хлора и чего-то неуловимого, что принято называть запахом болезни. Этот запах пропитывает меня, от него тошнит, но и этого делать нельзя – мигом устроят промывание желудка.

Мышцы еще очень вялые, будто я пугало из жердей, обмотанное гнилыми тряпками для сходства с человеком. Но мой разум работает. Я разумна. Я контролирую свои действия. Я контролирую их так четко, что могу пройти по тончайшей грани между двумя пропастями. В одной меня ждут пытки водой, а в другой – долгие сны под колыбельную медикаментов.

Я уже знаю, чего от меня ждут. Я сумею себя соблюсти.

Однажды им придется признать меня нормальной. Признать мои слова правдой.

Тогда я выйду на свободу и уничтожу пани Новак.

Мое путешествие быстро подходит к концу – передо мной открываются двери кабинета доктора. В последний мой визит сюда я запустила в пана Рихтера чернильницей. Глазами нахожу то место на стене – его целомудренно прикрыли плакатом, изображающим человеческий мозг в разрезе с подписями на латыни.

Уже после плаката я замечаю людей в кабинете. Пан Рихтер сидит за столом, точно за баррикадой, которая ограждает его от местных лунатиков. Его руки крепко-накрепко сцеплены в замок поверх бумаг, запонки блестят золотом. Чтобы не видеть опасных для меня бликов, тут же перевожу взгляд на гостя.