Настоящая фантастика – 2011

– Нет, сегодня ты не в форме, – покачал головой нуль-шишига. – Повторяешься, как начинающий графоман. Давай лучше выпьем. Для сугреву. А то за бортом абсолютный нуль. У меня перцовка есть…

Огромная бутыль, извлеченная неведомо откуда, матово блеснула.

Я не стал спрашивать, где он взял бутылку. Ясно ведь, не купил.

А стены, замки и сигнализация для персонажей космического фольклора – не помеха.

* * *

Из Большой Метагалактической Энциклопедии:

Нуль-шишига: персонаж космического фольклора. Разумен. Обитает в черных дырах, может принимать человеческий облик. Свидетельства о встречах с н.-ш. многочисленны, в том числе и на планетах, и в открытом космосе, но наука существование н.-ш. не подтверждает.

* * *

А на посадочном поле – суета. А на посадочном поле – толкотня. Больше сотни кораблей, самых разных форм, но все – с кукишами на обшивке. Красными, как кровь, зелеными, словно листва, черными, словно космос…

Моя фига желтая, цвета кожи человека, переболевшего болотной лихорадкой с Сириуса-Два. Ничего, сойдет.

Меж кораблей – люди. Точнее – аэды. Бегают, обнимаются, ругаются. Кто-то струны дерет, голос пробуя, кто-то встречу отмечает. Прямо из горла с закуской на газетке. Все как обычно. Тоска.

Голова вновь болела. Уговорили мы с нуль-шишигой бутылку. Ой, хорошо посидели! А когда он уходил, странную фразу бросил. «Готов ты проснуться», – сказал и исчез куда-то. В черную дыру, должно быть, ускакал. По скорости света горевать.

Пока я над Ерофеичевой загадкой думал да похмельем маялся, песню сочинить так и не успел.

Прилетел потому что.

За иллюминатором – планетка сапфиром на бархате космоса возлежит, а мониторы планетарной обороны, каждый с астероид размером, толстенные орудия на меня наводят. Так, для порядка.

Хирея.

– Это ты, Орфей, – сказал кто-то скучным, до боли в ушах скрипучим голосом, возвращая меня от недавнего прошлого к настоящему. – Как здоровьичко?

– Не дождетесь, – повернувшись, я встретился взглядом со старым знакомым. Только головная боль помешала мне узнать его по голосу. Гистольф Тощий, лучший аэд Семи Бронзовых Солнц. Высок, худ, словно дистрофик, нос торчит, ножа острее. И презрение – в каждом жесте, в каждой части тела, даже в растопырке пальцев…

И правильно. Ему есть чем гордиться. Не то что мне.

А пахнет от него – духами. Сильно. Как от девки продажной.

Противно!

– Привет, Гистольф, – говорю. – И ты тут?

– Все тут, – махнул он рукой. – Все лучшие. Так что тебе ничего не светит.

– Это мы посмотрим, – отвечаю, а сам чувствую – злиться начинаю.

– Многопочтенные аэды! – голос прогремел над посадочным полем, сильный, хорошо поставленный. Никак в приемном зале космопорта объявился распорядитель праздника. И решил нас поприветствовать, давая мне миг справиться со злостью. – Через час вас ждут в Изумрудном дворце для проведения жеребьевки…

– Ну ладно, Орфей, – на лице Гистольфа – уверенность в собственной победе. И не напрасная. Это в разговоре голос у него хрипит, а когда поет – звенит. Не хочешь – заслушаешься. – Желаю тебе удачного жребия. Может, хоть не опозоришься, как на Тенеболе…

Я кулаки стиснул, но стою, молчу.

Уел меня Тощий. По делу. Плохо тогда получилось, ой плохо…

Песню я сочинил на праздник Тысячи Звезд, что проводится на Канопусе-Восемь и посвящен божествам – покровителям Галактики, прилетел. А как петь начал – слова забыл. Начисто. Тухлыми яйцами птицы Рух закидали. А уж они воняют! Позорище!

Ладно, чего теперь переживать. Поздно.

Собрали нас в кучу, засадили в несколько аэробусов и отвезли во дворец.

Да не в простой, а в Изумрудный. Все здесь зеленое, от пола до потолка. Для глаз приятно. Но голова болеть даже больше стала. Странно.

У каждой двери – стража. Почетная. Рожи – красные и широкие, как подносы, плечи – впору великанам. Сами – в панцирях золоченых, на поясе – мечи в серебряных ножнах. Да не лазерные, обычные.

Пусть по космосу летаем, Галактику от края до края прошли – старину все равно чтить надо. Вот мы, аэды, кто с лирой, кто с гитарой, кто с бализетом. И ничего. Прекрасно звучим!

Для жеребьевки принесли здоровенный котел. Высыпали в него сто семнадцать стальных пластинок с номерами. Подходи – выбирай. Пробуй удачу певца.

Вот и мой черед.

Рука скрывается в утробе котла, словно в брюхе беззубой исполинской жабы. Кисло пахнет медью.

Жребий ткнулся в ладонь. Ну что, посмотрим?

– Сто семнадцать, – объявляю, а сам глазам не верю. Последний – ничего себе! Последнего точно запомнят, и о его успехе (или провале?) будет помнить каждый. Да, вот повезло! Другой бы радовался, а мне плакать впору.