Настоящая фантастика 2015

– Завтра поедете, – сказала женщина так, что спорить с ней, мы поняли, бессмысленно. – Вот что, дорогие мои. Не знаю уж, чему верить, но коль вы – тут, значит, он не бредил. Много чего говорил. Но главное – вот что: «Надежде – сестре отправил последнее письмо. Скажи Андрею, чтобы забрал. Там про него. Восьмого марта отправил. Выходной». Я тогда не поняла его. Выходным-то восьмое марта стало уж после войны. А это он, значит, чтоб вы поверили, что правду говорит. Откровение ему было перед смертью. Я так понимаю теперь. А тогда что ж? Вот вы понимаете: «Трехпалый Борис развалит союз»? Что это значит?

Я пожал плечами. Отец помрачнел.

– Так и сказал?

– Да. Трехпалый Борис. Это кто? Вы понимаете?

Отец промолчал.

Прилетела Анюта, за пазухой поллитровочка-бескозырка – белая головка.

– Валька не хотела давать, говорит, «соплями не вышла». А я ей рассказала, что люди у нас из Москвы… так дала. Сказала, что придет.

– Ну вот, гости дорогие, кто ж вас теперь отпустит? – Женщина улыбнулась. – Вся деревня придет.

– Зачем? – не понял я.

– Все правильно, – сказал отец. – Мы остаемся. На могилу завтра поедем.

Кажется, они с Анной отлично поняли друг друга.

«РЕЗОНАНС НА АЛКОГОЛЬ! НИВЕЛИРУЙТЕ, ЕЩЕ! РЕЗОНАНСА НАМ ТОЛЬКО НЕ ХВАТАЛО!»

Анна Савельева правду сказала. Народу набилось – человек двадцать или тридцать. Кто не мог сидеть – стоял. Рассказывали о войне, плакали, пили не чокаясь, принесли еще… я отключился после третьего стакана фронтовых 100 граммов. Запомнил только две граненые стопочки, накрытые черными горбушками, и две свечечки желтенькие, вставленные в плошку с перловой кашей. Свечки, треща, горели, воск стекал в кашу. Потом пели, протяжно, грустно…

Давно я не был у тети Нади. Сестра моей мамы, сестра дяди Жени. Ей он написал последнее письмо. Только я был уверен, что последнее письмо он писал 4 марта, а не восьмого.

Разговор с теткой Надей получился сложный. Упреки, что все племянники ее забыли. Что родная сестра знать не хочет. Под такой соус говорить, что приехал за письмом, значит нарваться на фигулю. Я выбрал тактику примирения и рассказал, что нашли могилу дяди Жени. Эта новость тетю Надю пробудила от обид. Она заинтересовалась. Потом ударилась в воспоминания. С ее слов выходило, что Женя пошел добровольцем вместо отца – деда моего Ивана Алексеевича. Я осторожно подвел тетку к последнему письму.

– Тетя Надя, вот какая ерунда выходит, у мамы хранятся его письма, так последнее от четвертого марта сорок второго, а Анна Савельева говорит, будто Женя ей сказал, что последнее отправил вам восьмого. Вы его получили?

Наступила долгая пауза. Тетка вышла на кухню, вернулась с «Беломором» и пепельницей. Курила молча, потом сказала:

– Глупость какая-то. Я тогда подумала, что он заболел. Умом повредился. Как это цензура пропустила?

– А что там такого?

Она пожала плечами. На мундштуке беломорины отпечаталась помада. Тетка двумя пальцами правой руки держала папиросу. Едучий дым щипал глаза.

– Я не знаю. Я вообще думаю, что писал не он и не мне. Но сохранила этот бред.

– Я могу взглянуть? – Я внутренне напрягся. – Анна Савельева уверена, что перед казнью на дядю Женю сошло откровение и он много чего непонятного наговорил.

Она замяла беломорину в пепельнице, поднялась и вышла в спальню. Вернулась, держа в руке желтый листок. И снова у меня пошло двоение в глазах, будто через стекла смотрю. Через теткину фигуру просветилось что-то странное и исчезло. Крепкая трава у тетки…