Настоящая любовь

Итак, мы отправились ужинать. Генри и я. И я так погрузилась в мысли о том, что Том так и не позвонил, о том, что Том трахается с Кейт, и о том, что Том лежит с Кейт в постели, лениво подумывая, не позвонить ли мне, что только после второго бокала вина посмотрела через столик на Генри. По-настоящему посмотрела на него. Он рассказывал мне о своей первой квартире в Нью-Йорке. А он и вправду симпатичный, подумала я. Собственно говоря, даже слишком симпатичный. Я всегда думала, что свидание с по-настоящему симпатичным парнем похоже на покупку белого дивана: его, может быть, и приятно заполучить, но вы все время будете беспокоиться о нем. (Том тоже неплохо выглядит, если вам интересно, но и симпатичным его не назовешь — Тома можно счесть эквивалентом, я бы сказала, дивана цвета беж с неброскими узорами.)

Как бы то ни было: Генри. В какой-то момент, я даже не заметила, в какой именно, разговор повернул в другое русло, и мы с Генри больше не были двумя сотрудниками, обсуждающими карьеру и квартиры, а стали обыкновенными мужчиной и женщиной, слегка нетрезвыми, в китайском ресторанчике со свечой посередине стола. Собственно, я знаю, когда это произошло. Генри поднялся, чтобы пройти в мужскую туалетную комнату, а возвращаясь, он якобы случайно протиснулся мимо моего стула, чтобы пройти к своему. И в процессе протискивания наклонился ко мне и сказал:

— От вас хорошо пахнет.

Всего лишь «От вас хорошо пахнет», но мы вдруг начали смеяться с заговорщическим видом, прикасаясь друг к другу, чтобы подчеркнуть смысл своих слов, мимоходом упоминая фильмы, которые нам хотелось бы посмотреть, а потом согласившись, что должны посмотреть их вместе.

— А ваш парень, как его там, ну, тот, в колонке, не будет возражать? — спросил Генри.

— Мы расстались, — ответила я.

— Ага.

— Да. В общем… — промямлила я. — Да.

— Что случилось?

И я рассказала Генри о том, что случилось с Томом, опустив при этом наиболее унизительные подробности, хотя, по правде говоря, без этих самых унизительных подробностей и рассказывать-то было особенно нечего. Я сказала, что нам с Томом хотелось разных вещей, например, но не упомянула, что я хотела Тома, а Том хотел Кейт Пирс. И хотя нельзя сказать, что я солгала, но к тому времени, когда мой рассказ закончился, у Генри сложилось впечатление, что в один прекрасный день мы с Томом сели рядом и решили, что наши отношения, пусть и самые распрекрасные, подошли к концу; что мы пришли к такому решению в исключительно рациональной и здравой атмосфере, не впутывая сюда секс с кем-то третьим или матримониальные угрозы или что-либо в этом духе. Что мы расстались, не испытывая обиды и в лучших чувствах, располагая разве что кое-какими знаниями друг о друге и легкими уколами взаимного сожаления. Хуже того, мне удалось намекнуть, что все это произошло уже довольно давно и что я вновь обрела перспективу и — мне стыдно признаваться в этом, но я и в самом деле так выразилась — дело было закрыто.

— Вы обратили внимание, что китайцы так и не научились подавать хороший десерт? — спросил Генри, когда нам наконец принесли счет.

— Что вы имеете в виду?

— Подумайте о том, насколько больше денег люди оставляли бы в китайских ресторанах, если бы им подавали мало-мальски достойный десерт. Китайцам следует принять что-нибудь такое на вооружение. А потом сделать вид, что это их изобретение, и начать подавать его.

— Тирамису[11], — предложила я.

— Великолепно. Оно даже звучит по-китайски.

— Очень скоро люди станут говорить: «Мне что-то захотелось тирамису. Давай отведаем что-нибудь китайское».

— Знаете что? — спросил Генри.

— Что?

— Мне что-то захотелось тирамису.