Настоящая любовь / Грязная морковь

[К сожалению, рукопись моего братца Сержа теперь мне недоступна. Я всё тянул – думал, найду её, но, как выяснилось, тетрадка канула в небытие. Я, конечно, когда пользовался ей, прочитал её всю и могу пересказать, но, как вы и сами понимаете, тут важно не только и не столько содержание, сколько стилистика, манера, мировоззрение. К сожалению, у меня не достаёт таланта и желания на то, чтоб художественно сымитировать её. Могу только поведать, что кульминация там была такая: «…и девушка отдалась ему в эту ночь» (это, конечно, явно олитературенная цитата (не подумайте, однако, что в оригинале есть грубые выражения)), причём «причём она стала женщиной» [в 23,5 года!]. Потом она, Солнце, уехала в Москву к некоему троюродному Лёне, которого Серж собрался застрелить (это слово я запомнил точно). Но через месячишко она [проев деньги, если вообще была там, а не у сестры под Смоленском] возвратилась, Серж пытался всё возобновить, но она не хотела идти в «тот дом, где потеряла девственность» (вот те психиатрия в стиле an american dream). (Речь идёт о доме бабушки, превращённом Сержем и Ко в дом романтических свиданий, дальше и в плацдарм для сельско-эротических подвигов, что само по себе отвратительно.) Но через недельку – «от скуки» – пошла… Тут в принципе и конец (эфемерный, уходящий в крайне неразборчивый почерк) … И всё это потому, что они поссорились (почти на год). Но потом опять спарились на годок, который закончился сущим или форменным безобразием, а в итоге вроде наоборот – формальным оформлением. Что ж, мне это было ясно с первого слова (повести): «В одной обычной деревне…» Я особо не претендую на отстранённость и судейство – мне художественно жаль троечку «сущих» сцен, которые были прописаны в стиле отличнейшей неопасторали.]

(«Дневник»)

…подобные ухаживания). Однако Янка показывала свою холодность и строгость, но выпила. «А мне, Лёшк, не нальёшь?» – отозвалась с кровати Леночка. Я тут же накатил ей стаканчик и выдернул тарелку у Яны. Леночка, болтая со мной, успешно поглотила три по 50 и скушала (при моём участии) всю тарелочку. Кай тоже разок приложился с Замом, и Яна совсем отсела от нас на стул в углу. Она ёрзала на стуле, изгибая спину как кошка и хрустя пальцами – даже вся её телесная энергия была направлена против нас. Ну что ж…

Леночка вышла в туалет.

Я за ней. Приятность опьянения, тепла уж растекалась по всем моим венам, членам, мозгам. Я чувствовал себя как новорождённый в новом мире, но не обычном-шоковом, а мягком и хорошем, как котик морской, и вдобавок украшенном иллюминацией. Лёгкими прыжками – как в мультфильме по Луне – я проследовал за Леночкой и, опередив её, галантно распахнул ей дверцу деревянного сортира (наверное, трезвый человек, наблюдающий со стороны, почувствовал бы рвотные позывы от такой клоунады). Но рвотные позывы – как раз как бы кстати – почувствовал мертвецки надравшийся Зам, поблевал с порога, отвлекая звуком от прочего, а потом и свалился туда же (ну это ничего). С чрезвычайной лёгкостью я выскочил на тот же порог, но, чуть не рассчитав, саданулся лбом в притолоку. Я схватил Кая под руки и, уверяя, что «надо поговорить», вывел наружу. Его лицо приобрело чрезвычайную (тупую) серьёзность (пять минут до сего он был некритически смешлив). Из туалета Леночка застучала (я зачем-то закрыл её на вертушечку). Я усадил варёного Метова на бревно и поскакал открывать. Повернув вертушечку, я заорал: «Примите вам наш нижайший поклоун!» и чуть не распластался по земле в реверансе (вертушечка, прокрутившись на гвозде вокруг своей оси, не хотела её выпускать).

Я всё-таки сделал это. Леночка так и вывалилась на меня, обхватывая своими пухлыми ручками. Я видел очень блестящую луну очень высоко и чёрные клочки облаков, летящие около неё, какая-то птица… Мы всё топтались с Ленкой – облака медленно наплывали, всё было очень ярко и ясно – она как-то слишком уж выпятила свой довольно приличный живот ко мне – это, оказывается, я её очень крепко захватил руками за талию… Как-то уж совсем неожиданно я уже чувствовал её холодные губы изнутри… Вдруг мой язык дёрнулся вперёд, наткнувшись на её массивные зубы, и сразу – обратно! Она засмеялась, облизываясь: «Ты не можешь, что ль?!.» Я высвободился из её объятий, указал ей на Кая, клевавшего носом, а сам зашёл в туалет и закрылся. Она стала теребить Кая и вскоре уже уселась на него и восполнила его умелостью (пусть даже вялой) всю мою неумелость, так что весь рот у него был измазан розовой помадой. Я их разделил и завёл «жениха» обратно, Яна лежала на кровати в полутьме. Яха дрых уже на полу. Я включил свет, вбежала Леночка.