Она все приближается — яркая, как сноп ослепляющего света… Этот свет буквально ударяет его…
Он дико вскрикивает и падает в эпилептическом припадке, ослепленный до конвульсий и нового видения Христа [14]…
Из этого ослепления выплывает тесная и сводчатая тюремная камера, залитая странным сиянием, исходящим от Него, узника, — это сияние ярче солнечного, но какое-то мягкое, зыбкое.
Отвернувшись от Него к зарешеченному окну, словно боясь этого света, Великий инквизитор говорит Ему.
ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Я не знаю, кто ты, и знать не хочу. Завтра же я сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, бросится подгребать угли к твоему костру, знаешь ли ты это?
Сияние, исходящее от Него, начинает убывать, и старик инквизитор приближается к Нему почти вплотную и продолжает тихо и убежденно.
ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Есть только три силы, единственные три силы, могущие навеки победить и пленить этих «свободных», для их же счастия, — эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье, ты не сошел с креста, когда кричали тебе: «Сойди, и уверуем, что это ты». Ты не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов… Но озрись и суди, вот прошло пятнадцать веков, посмотри на них: кого ты вознес до себя? Хоть тысячу вознес? Хоть сотню? Хотя бы одного — вознес? Отвечай же, ты слышишь меня?
АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР. Ты слышишь меня, Достоевский?
Армейский доктор, трубкой слушавший дыхание Достоевского, лежащего в койке у открытого окна, откидывается на стуле от него.
АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР
Писарь пишет диагноз в историю болезни.
Достоевский открывает глаза и осматривается, не узнавая окружающей обстановки.
АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР
Достоевский, приходя в себя, останавливает взгляд на докторе. Тот вдруг резко наклоняется к нему.
АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР
Достоевский слабо подтягивается на койке и полусадится, облокотясь на соломенную подушку.
АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР
ДОСТОЕВСКИЙ
АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР. Командира вашего уж нет.
ДОСТОЕВСКИЙ
АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР. Застрелился растратчик…
Достоевский в изумлении поворачивается к открытому окну.
Там, в утреннем сумраке, плывут и тают звезды, и гдето вдали летит, все удаляясь, яркая комета.
Граф Эдуард Тотлебен, генерал-адъютант государя императора, герой Крымской войны, одетый в простую рабочую блузу и брезентовые штаны, медленно идет по пирсу петербургского порта, наблюдая за работами строителей, сооружающих портовые фортификации и — в сухом доке — два новых военных фрегата.
Врангель идет рядом с графом, позади них виден Петербург, Невский проспект, стрела Адмиралтейства.
ВРАНГЕЛЬ. Эдуард Иванович, вы теперь адъютант государя! Неужто вы позволите этому великому таланту безвременно погибнуть в Сибири? Он пишет мне, что вы учились вместе.
ТОТЛЕБЕН. Барон, видите, что мы делаем? Мы исправляем ошибки Петра Великого. Здесь будут фортификации, чтобы впредь не допустить того позора, который имели мы в Севастополе…
БРИГАДИР СТРОИТЕЛЕЙ