К весне лед на Иртыше покрывается желтыми пятнами – «пролежнями»…
И первые гусиные стаи летят с юга на север…
И солдаты обламывают лед вокруг вмерзших на реке барок, чтобы вытащить их на берег и не дать грядущему ледоходу разломать их или покорежить…
Достоевский трудится вместе со всеми:
долбит ломом лед…
тащит с берега бревна…
заводит эти бревна в полыньи вокруг барки…
наваливается на бревно вместе с Кацем и другими солдатами, чтобы с криками «раз-два, взяли!» поддеть барку кверху…
поднимает голову к небу, завистливо следя за полетом весенних птичьих косяков…
и – тоже вместе с Кацем и прочими солдатами – проваливается по грудь в полынью, в ледяную воду…
С берега доносится крик, голос бывшего фельдфебеля, а ныне поручика Маслова.
ГОЛОС МАСЛОВА. Достоевский!
Достоевский и другие солдаты оглядываются.
МАСЛОВ
…И вот он снова бежит – мокрый, оскальзываясь на льду, падая, хватаясь руками за какие-то пни – все выше и выше по берегу…
по улице…
мимо киргизят, играющих «лямгой»…
по грязным весенним лужам…
по верблюжьим навозным лепешкам…
отскакивая от яростных собак, бросающихся ему под ноги…
и – с трепетной надеждой, зажатой в душе…
ДОСТОЕВСКИЙ
Генерал-губернатор с сомнением смотрит на него.
В насквозь промокшем мундире, заляпанный грязью и навозом, Достоевский представляет собой жалкое зрелище, вода стекает на пол с его растоптанных сапог…
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР
Достоевский, онемев, смотрит на него.
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР
Достоевский продолжает стоять не шевелясь, но из глаз его катятся слезы.
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР
ДОСТОЕВСКИЙ
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР. Прекратите истерику, Достоевский! Вы уже унтер, почти офицер, понимаешь! А русскому офицеру не пристало реветь из-за бабы, а тем паче вдовы! Даю вам пять дней отпуска. Понятно?
ДОСТОЕВСКИЙ. Спасибо, Густав Христианович…
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР
ДОСТОЕВСКИЙ
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР. То-то, унтер… Вперед!
Дробно бьют дорогу копыта…
Достоевский несется вскачь и нетерпеливо нахлестывает нагайкой низкорослого коня…
ДОСТОЕВСКИЙ. Но!.. Но!..
Киргизские лошади не знают усталости, но и самых выносливых он загоняет неистовой скачкой, тут же сворачивает с дороги к юртам аборигенов и за копеечную доплату меняет усталого коня на свежего, которого ему выбирают из огромных табунов…
И снова – дробь копыт по пыльной дороге, свист нагайки: «Но! Но!..»
Весенняя степь, полная цветов, змей и бабочек, летит ему навстречу…
Потом – лесистые холмы…
Лесные чащи…
Поселки вокруг серебряных рудников…
Горные озера, полные перелетных уток и журавлей…
Селенья староверов и беглых казаков, обратившихся в мусульманство…
Солнце садится у него за спиной…
Ночную колею освещает луна…
Он, не зная усталости, хлещет коня.
ДОСТОЕВСКИЙ. Но! Ходу! Ходу!..
И новое солнце восходит перед ним…
К концу вторых суток Достоевский – усталый, пыльный, с закопченным лицом – въезжает в Кузнецк и, спросив в трактире дорогу, находит улицу и домик Марии Исаевой.
Свалившись возле этого дома с коня, Достоевский – враскоряк – проходит через калитку к крыльцу и валится на него в изнеможении.
Взлаивают соседские собаки…
Конь, оставленный без привязи, проходит еще метров девять в уличную темень, шатается и тоже замертво падает на разъехавшиеся ноги…
И тут же Мария – простоволосая, в одном халате – выскакивает из двери.
На крыльце кулем лежит Достоевский.
Какое-то разочарование, почти досада мелькает на лице Марии.
МАРИЯ
Восьмилетний Павлик выходит на крыльцо, вдвоем они волоком втаскивают Достоевского в дом.
Мария с сыном волоком втаскивают Достоевского в горницу.
МАРИЯ. Воды, Павлик! Воды!..