Это очень интересно: капля находится в океане и, одновременно, являете я океаном. Так что в самом глубинном смысле капля знает океан, так как она неотделима от него. И все-таки, с другой стороны, она не может познать океан, потому что океан не отделен от нее. Здесь кроется величайший парадокс веры: мы знаем Бога и в то же самое время не знаем Его вовсе. Как такое может быть, если Он полон нами, а мы — Им? Он — близко от нас; строго говоря, между нами и Богом вообще нет никакой дистанции
Вот так и получается, что, с одной стороны, мы хорошо Его знаем, а с другой — не знаем вовсе, так как являемся Его частью. Как часть может познать целое? Мы погружаемся в Него, мы плаваем в Нем, мы живем в Нем; иногда мы забываем о Нем, а временами — вспоминаем Его. Иногда мы чувствуем, что пребываем очень близко к Нему, а иногда — что отдаляемся от Него. В моменты ясности мы ощущаем, что познали Его. Мудрость нисходит, а потом опять исчезает, и настает беспросветная тьма, и мы снова начинаем плутать. Именно это состояние знания и незнания является фундаментальным условием существования человека.
Когда кто-либо задавал Будде вопрос о Боге, то он хранил молчание. Что бы он мог ответить? О противоречиях бессмысленно разговаривать. Если бы он сказал — "я знаю", то он бы совершил ошибку, потому что кто может сказать, что он знает? А если бы Будда ответил, что не знает, то сказал бы неправду, потому что кто знал больше, чем он?
Однажды, ранним утром, некий весьма ученый пандит пришел к Будде, чтобы спросить о Боге. Будда хранил молчание. Вскоре пандит ушел, и Ананда тогда спросил Будду, почему он не заговорил, ведь пандит знал очень много, и наверняка заслуживал ответа. "Именно потому, что он заслуживал ответа, — объяснил Будда, — ответить было труднее всего. Если бы я сказал, что Бог мне ведом, то это было бы неправильно, потому что, не зная Его целиком, как я могу сказать, что вообще Его знаю? Ответив, что Он мне неведом, я тоже сказал бы неправду. Все ответы исходят от "я", а "я" никогда не познает Его. Поскольку пандит достойный, знающий и умный человек, то я должен был промолчать. Он понял. Разве ты не видел, как он поклонился, уходя?"
Тут Ананда припомнил, что пандит, действительно, с благоговением склонился к стопам Будды. "Чудесно! Он действительно понял? Это мне ни разу не пришло в голову".
Будда ответил на это: "Есть три рода лошадей. Одних ты хлещешь кнутом, и тогда они трогаются, медленно и с трудом. Других хлестать не нужно, достаточно лишь пригрозить им кнутом. Ну, а третьим хватает тени кнута, чтобы тронуться.
Пандит относится к третьей разновидности: чтобы отправить его в дорогу, мне нужно было лишь показать ему тень".
Слова — это кнут, молчание — тень. Слова необходимы, ибо редкой лошади достаточно одной только тени кнута. Положение знающего таково, что он не может сказать, ни что он знает, ни что он не знает. Он — посередине между знанием и неведением.
Нанак говорит нам, что Бог безграничен. Все, что вы можете сказать о Нем, оказывается слишком незначительным. Вы говорите и говорите и, в конце концов, оказывается, что вы почти ничего не сказали. Все, сказанное о Нем, оказывается неполным. Все писания несовершенны: они предназначены для тех лошадей, которые не слушаются тени кнута.