Настоящие индейцы

– Коммандер бы наврал с три короба, и мы бы выбрались. А Ида завопила, что она беременна, ее надо уважать, она зачала на священной земле… Это я виновата. Когда Моника понесла, я сказала при Иде: это особенный ребенок, его беречь надо. Ида запомнила. И всех нас выдала. Старейшины поняли и бросили нас в болото. А Иду берегут. Жаль, что я не все ей рассказала тогда. Женщину, которая носит особенного ребенка, не казнят. Ее обращают в рабство. Она рожает, кормит ребенка до года, потом его приносят в жертву. А мать душат и выбрасывают за ограду храма непохороненную. Потому что нельзя мужу брать жену на земле храма. И таких детей убивают. Но если ребенок уцелеет, он станет героем, а земля того храма, на какой его зачали, перестанет быть священной. Мои предки жили у одного храма, плохого, туда надо было относить половину всего, что добываешь, и тогда вождь велел моему прадеду тайком взять жену на храмовой земле. Прадед взял, и, когда жена сказала, что понесла, вождь собрал деньги со всей деревни и отправил прадеда с женой в город, а там он сел на корабль и улетел на Землю. Мой дед родился уже там, за небом. И когда моему деду исполнилось два года, тот храм загорелся и сгорел дотла. А дед служил в армии, был героем, и в жены взял оркушку. Я надеялась, ребеночек Моники уцелеет и тоже будет героем. А наш храм все равно пустой, никому не станет хуже, если он развалится. Но старики очень боятся, что земля перестанет быть священной, потому что тогда нельзя убивать землян, какие на нее приходят. А они не хотят, чтобы земляне приходили.

Проснулась Ида. Села, поморгала, потом вперевалочку пошла в кусты.

– Она как будто еще потолстела, – заметила я.

– Да, ее хорошо кормят. Как скотину для праздничного убоя, – ответила Санта. – Но она не толстая еще. Она распухла, потому что все время лежит и спит. В мокрых местах нельзя много лежать, тогда вода впитается в тело и будут болезни. Но Ида слушать не желает.

Ида вернулась, уселась, достала салфетку с остатками вчерашней еды и приступила к завтраку. В гордом одиночестве.

– Ей мясо дают, – вздохнула Санта, – и овощи, и травы, и хорошую твердую кашу, которую можно ломать руками на куски, такая она густая. Если бы Монике немного такой каши и овощей, у нее перестала бы идти кровь. Но Ида ни с кем не делится.

К нам снова сдрейфовал Макс. Присел на корточки, глаза блестели.

– Смена караула будет через десять минут, я уже видел, сюда идут. Делла, план?

– Нет плана. Я не знаю, как пойдет. Танцуй от меня.

– И ты называешь это – «нет плана»? – Макс засмеялся и ушел.

Санта поглядела на меня с суеверным ужасом:

– Делла, ты будешь драться с мужчинами?!

– А что? – удивилась я.

– Но женщине нельзя драться с мужчиной! Она должна подчиняться!

– Слушай, что за хрень, ты же в армии служила, там нет разницы – мужчина, женщина…

– Это там, – сказала Санта. – А мы здесь.

– Здесь совсем другие правила, да? – спросила я, чувствуя, как начнаю потихоньку закипать. – Знаешь, мне претит эта ваша индейская покорность. Думай обо мне что хочешь, хоть что я мужчина.

Санта даже отодвинулась. Долго разглядывала меня, потом изрекла:

– Наверное, ты действительно мужчина. Но если ты будешь драться, мы тебе поможем.

А с холма уже шла новая смена стражей.

* * *

С холма неспешно спускались восемь индейцев, один другого здоровей. Кажется, они были раза в полтора больше уходящей смены. Я смотрела и улыбалась. Мне было даже весело.

Военный университет, первое занятие. Пришел Кид Тернер, мы, такие радостные, приготовились к пафосной речи – нам же должны сказать, что мы будущие герои.

«Здорово, смертники, – начал Кид Тернер, и наша аудитория зашлась нервным смешком. – Друг дружку посчитали? Запомните лица. Три года вам учиться, и все три года будет отсев. Те, кого я выгоню, счастливчики. Остальные получат дипломы, контракты и поедут служить. Через пять лет службы от вашего курса останется половина. А до тридцати доживет только каждый десятый. Посмотрите друг на дружку – возможно, ваш приятель мертвец.

Ваша работа – грязь, кровь, лишения. И скромность. Ваших имен Родина не узнает. Вас будут помнить только на факультете. И даже тут никто не узнает, как и зачем вы погибли. Больше всех повезет тем, кто попадет в полевую разведку. Они погибнут под шквальным огнем противника. Другие станут диверсантами, и рано или поздно ошибутся, а напарник добьет, чтобы противник не взял вас живьем. А третьи пойдут в специальную разведку и окажутся в черной дыре диссидентских территорий. Вряд ли вас отправят в Шанхай, поэтому и похоронят не по частям, а целиком, но не дома. Вы кончите свою жизнь у грязной стенки, где до вас уже расстреляли десятки людей, и вы успеете разглядеть остатки их мозгов на каменной кладке. И вы будете рады концу, потому что он означает: пытки кончились.