Настоящие сказки

Внизу зарычала и уехала машина, художник выглянул в окно. Там, на тротуаре, на чемоданах, сидела вся семья, клетка с котом находилась на коленях у девушки, а собаки легли веером.

Они явно кого-то ждали.

Весна в тот год не удалась, часто шли дожди, и в данное время суток (в полдень) облака зависли низко и тяжело, плотной массой, как будто поверх города положили полную грелку, и сомнений не было: вот-вот это резиновое небо лопнет.

Художник боялся спуститься вниз, боялся предложить свою помощь. Семья, видимо, ждала Адика.

Адик все не приходил, и из окна художник видел, что семья достала две лакушки, для собак и для кота, и девушка насыпала туда корм и извлекла кота из клетки. Звери начали обедать, собаки строго поочередно, кот в стороне, а люди все так же сидели на чемоданах.

Начался мелкий дождь.

Художник, несмелый человек, не решался даже как следует высунуться из окна, настолько чувствовал себя виноватым.

Когда такие же несчастья происходили с ним, он как-то успокаивал себя и ни о чем не думал, жил и жил, ловил счастье, если оно выпадало — то есть все его мысли были о нынешнем моменте: спрятаться от дождя, найти монетку на земле или хороший кусок хлеба в помойке. Далеко вперед он не заглядывал.

Но, например, представить себе, что его родители сидят бездомные на улице и мокнут под дождем, он не мог. Он бы с ума сошел!

А тут руки у него были связаны. Жулик Адик обобрал и покинул свою жену, и, видимо, продал ее квартиру с обещанием приобрести жилье побольше и переселил сюда, на чердак — и теперь его бедная жена не хочет слышать ни слова о своем Адонисе: он ей, видимо, напел, что у него трудности, его преследуют, грозят убить и так далее.

Так прошло некоторое время, и внезапно за спиной у художника появился Адик и сказал:

— Я беру ключи от квартиры, потому что я подал в высший суд, а пока что это мое жилье. У меня все документы, что ты мне должен большую сумму и в залог отдал свою квартиру, подписал полную доверенность. И выйди отсюда вон, паскуда, я тебя замочу вообще. Найму ребят. Найдут твой труп. Они бьют только один раз, второй раз уже по крышке гроба. Но тебя не похоронят, а бросят на свалке собакам или рыбам в пруд. Ясно?

— Ваша жена мне говорила, что вы продали ее квартиру, это было?

— Какая моя жена? — глупо спросил Адик.

— Ну, с собаками. С больной ногой.

— Хромая Вера, что ли? — засмеялся Адик. — Чего выдумала. Она мне никакая не жена. Жена. У меня таких жен как грязи. Смешно. Короче, катись отсюда. Я эту квартиру уже опять продал одним новым русским.

На лестнице гомонили, подымаясь, какие-то очень знакомые голоса: ругались, кричали, хохотали. Плакал ребенок, его крик приближался.

— Сейчас, — сказал художник. — Скажи, Адик, а эти новые люди, они деньги уже отдали?

— Какое дело тебе! — воскликнул Адик.

— Такое. У них фальшивые деньги, понял? Ты не успеешь вынуть бумажку из кармана, как тебя опять арестуют.

Художник врал вдохновенно.

Адик покосился на свой нагрудный карман, который, чем-то набитый, висел над рубашкой, как старый балкон над домом.

— У каждого человека свои взлеты и посадки, — быстро ответил он.

— Адик, я им сдал свою комнату, они мне заплатили вперед, я пошел в магазин, подаю деньги за хлеб, а кассирша подняла крик. Я сбежал.

— Так. Стоп, — сказал догадливый Адик. — Ты сиди здесь и никого их не пускай. Меня нет. Понял?

— Дай-ка ключи, я запру, — потребовал художник, получил ключи и вовремя закрыл дверь.

Адик, бледный и потный, услышал барабанный бой в дверь и крики и прошептал:

— Что делать?

— Хозяйва! А хозяй! Открой! — вопили за дверью.

— Я буду охранять квартиру, но ты забери с улицы Веру и всех, потому что через них тебя вычислят быстро.

— А как, как я заберу? Как я выйду вообще?

— Там справа у окна есть пожарная лестница на чердак. Там выход по крышам.

Адик тут же ушел в окно, сказав:

— Я тут сделал ставни из стального прута, закрой их и запри! А то влезут!

Дверь сотрясалась от грохота, но это была двойная железная дверь, тоже поставленная хитрым Адиком.

Художник закрыл решетчатые ставни на всех окнах. Смотреть вниз он уже не мог и решил пока что поработать. Как молния, он кинулся к мольберту и начал писать картину прямо поверх предыдущего: другого холста не было.

Через небольшое время, сделав первый набросок девушки, ее родителей, кота и собак, он открыл окно, распахнул ставни и выглянул: тротуар был пуст, если не считать прохожего с зонтом.

Художник остался жить в своей квартире.

Он рисовал, питаясь остатками крупы, которые нашел на кухне, и прислушивался к крикам на лестнице — а там шла кипучая жизнь, там расположились, видимо, лагерем по всем ступенькам, там пели песни под гитару, там бегали, как кони, маленькие дети, там происходили громкие скандалы, провоцируемые другими жильцами с нижних этажей (художник со своей мастерской занимал нечто вроде чердака). В лифте, видимо, кто-то тоже поселился (судя по крикам), там (судя по скандалам) жил глава этой огромной семьи, и лестничные обитатели то и дело орали:

— В лифте! Он лежит в лифте! Там, на подушке! Ему говори! Он на ковре, Рома!

И громко говорили: