Настоящий английский детектив. Собрание лучших историй

Вот так королевству Богемия угрожал неслыханный скандал, и вот так женский ум взял верх над хитрейшими планами мистера Шерлока Холмса. Он имел обыкновение подсмеиваться над женским умом, но в последнее время ничего подобного я от него что-то не слышу. А когда он говорит об Ирен Адлер или упоминает ее фотографию, то всегда употребляет почетное наименование «Та женщина!».

Ритуал Масгрейвов

В характере моего друга Шерлока Холмса меня постоянно поражало одно противоречие: хотя в мышлении он был аккуратнейшим и методичнейшим человеком на всем белом свете и хотя в одежде он соблюдал определенную чинность, личные привычки превращали его в одного из самых неряшливых людей, которые когда-либо доводили до исступления тех, кто делил с ним кров. Не то чтобы в этом отношении я сам был уж таким великим аккуратистом. Тяготы работы в Афганистане вдобавок к природной богемности характера сделали меня более безалаберным, чем подобает врачу. Но и у меня есть свой предел, и, когда я встречаю человека, который хранит свои сигары в угольном совке, свой табак в носке персидской туфли, а ждущую ответа корреспонденцию пришпиливает складным ножом к деревянной каминной полке, я начинаю принимать добродетельный вид. Кроме того, я всегда считал, что упражнениями в пистолетной стрельбе следует заниматься сугубо под открытым небом, и когда Холмс в одном из странных своих настроений располагался в кресле с пистолетом, стрелявшим при легчайшем нажатии на спусковой крючок, с сотней патронов и принимался украшать противоположную стену патриотическим «VR»[8] из пулевых отверстий, я болезненно ощущал, что это не способствует ни улучшению атмосферы, ни внешнему виду нашей гостиной.

Наша квартира всегда была полна химикатами и сувенирами на память о преступниках, и они вечно умудрялись проникать куда не следует, оказываясь в масленке или даже в еще более неподходящих местах. Однако величайшим моим крестом были его бумаги. Он питал ужас к уничтожению старых документов, особенно имевших отношение к его прошлым делам. Тем не менее раз в год или около того он собирался с силами, чтобы пометить и рассортировать их; ведь, как я уже упоминал в этих беспорядочных воспоминаниях, взрывы яростной энергии, когда он добивался триумфов, с которыми ассоциируется его имя, затем сменялись приступами летаргии, когда он лежал на диване со своей скрипкой и книгами, почти не вставая, разве только чтобы перейти к столу. И тогда месяц за месяцем его бумаги вновь накапливались, пока все углы его комнаты не оказывались завалены сотнями рукописей, которые без разрешения владельца не то чтобы сжечь, но даже и тронуть не смел никто. Как-то в зимний вечер, когда мы вместе сидели у камина, я осмелился намекнуть, что поскольку он завершил наклейку вырезок в свою тетрадь, то мог бы потратить ближайшие два часа на то, чтобы привести комнату в более жилой вид. Законность моей просьбы он отрицать не мог, а потому с довольно-таки огорченным лицом пошел в свою спальню, откуда появился, волоча за собой жестяной сундук. Он поставил сундук посреди гостиной, примостился перед ним на табурете, откинул крышку, и я увидел, что сундук уже на треть полон пачками бумаг, перевязанных красным шнуром.

— Тут дел с избытком, Ватсон, — сказал он, глядя на меня с мягкой насмешкой. — Думаю, знай вы обо всем, что у меня тут уложено, вы попросили бы вытащить кое-какие наружу, а не укладывать новые внутрь.

— Значит, это записи ваших первых дел? — спросил я. — Мне часто хотелось иметь заметки об этих делах.

— Да, мой мальчик, все тут завершилось преждевременно, до того как появился мой биограф, дабы прославить меня. — Он приподнимал пачку за пачкой с нежной бережливостью. — Не все они завершались успешно, Ватсон, — сказал он. — Но среди них несколько недурных проблем. Вот запись о Тарлетонских убийствах; и дело Вамберри, виноторговца; и приключение русской старухи; уникальное дело с алюминиевым костылем, а также полный отчет о колченогом Риколетти и его отвратительной жене. А вот… да-да! Это и правда кое-что recherché[9].

Он погрузил руку на самое дно сундука и вынул деревянную шкатулку с выдвижной крышкой, такую, в каких хранятся детские игрушки. Из нее он извлек смятый листок бумаги, старинный медный ключ, колышек с намотанной на нем бечевкой и три заржавелых металлических диска.

— Ну, мой мальчик, и что вам говорит этот набор? — спросил он, улыбаясь моему изумлению.

— Любопытная коллекция.

— Очень любопытная, а связанная с ней история покажется вам еще любопытнее.

— Так у этих сувениров есть еще и история?

— В такой мере, что они сами — история.

— Что вы подразумеваете под этим?

Шерлок Холмс перебрал эти предметы и один за другим разложил вдоль края стола. Затем вновь сел в свое кресло и оглядел их удовлетворенным взглядом.

— Это, — сказал он, — все, что у меня осталось на память об эпизоде с Ритуалом Масгрейвов.

Я не раз слышал, как он упоминал это дело, но прежде так и не сумел выяснить никаких подробностей.

— Я был бы так рад, если бы вы рассказали мне о нем, — сказал я.