— Юрий Михайлович, — спросил я, пока шли от машины к будке для переодевания, — что за бред пишут газеты про Америку и Церетели? Что, действительно будете финансировать строительство знака в Штатах?
— А что они написали? — спросил он быстро. — Им не нравится?
— Ругаются. Дескать, сами с голой попой, а туда же…
— Будем строить и будем финансировать! 80 миллионов «деревянных» потеряем.
— А приобретем?
— А приобретем 300 миллионов настоящих денег…
— За счет чего?
— За счет эксклюзивного права на изображение знака на открытках, конвертах и прочей муре. Так что считать надо, а не ругаться, — улыбнулся он и тут же попал в окружение фотокорров, операторов, репортеров.
Я отошел, поскольку все, что меня интересовало, уже узнал, а до купания было далеко.
Разные мнения по поводу этого шоу можно было услышать в толпе — от полного одобрения до возмущенного неприятия — дескать, кругом разруха, а они развлекаются. А по мне — молодцы! В свой выходной день приехали, пообщались с народом, окунулись в проруби, сказали слова о здоровье — кому от этого хуже?
Гавриил опоздал, но тем не менее купаться — в своих фирменных прошлогодних трусах до колен — тоже полез. Потом злословили: заболел. Но уже во вторник он выступал по Московской программе ТV, и никаких признаков болезни видно не было — может, накачали специально, поставили на ноги и показали, чтобы убедить публику: все подобные разговоры — сплетни.
Кстати, о сплетнях: говорят, он в год имеет 150 тысяч долларов. На что «иностранец» — заведующий иностранным отделом «Московской правды» М. Стоянов — заметил: «Ну, это немного». А другая заведующая, Н. Баталова, добавила: для него, может, и немного, а нам хватило бы.
Помните, когда писал о своих впечатлениях от показанной по телевидению встречи Ю. Лужкова с тогдашним президентом В. Путиным, то заметил, что, похоже, Ю. Лужков чего-то боится. Чего?
Я предположил, что бывшая служба В. Путина раскопала что-нибудь такое, на что прежняя кремлевская администрация не обращала никакого внимания, и на этой почве Кремль мог запросто не только торговаться с могущественным мэром Москвы, но и попросить его в конце концов подвинуться. Хотя с новым порядком избрания губернаторов по указке президента у последнего с Лужковым не появились бы проблемы. За него вступились бы городская Дума и «Единая Россия» (не вступились. —
Или он боялся потерять место? Ю. Лужков не раз утверждал (лицемерно?), что за него не держится. Если что заколеблется, говорил он, я сразу же уйду, место я себе всегда найду — у меня есть руки, есть голова, я еще бегать могу, в футбол играть и за место не держусь, как некоторые.
Или боялся потерять табуны, пасеки, недвижимость, накопленное, честь и достоинство, авторитет? Но имущество не на нем, как и у всех разумных членов столичного и федерального правительств, а все прочее в глазах порядочных людей Ю. Лужков давно уже потерял.
Остается одно — власть. Вот что он боялся потерять больше всего, хотя и объявлял уже об уходе, он никогда и никуда не уйдет, даже если лишился мэрского поста. Не работа его наркотик, как он утверждает (во всяком случае, утверждал), а власть. Безграничная, всепоглощающая страсть к распоряжению чужими судьбами, устремлениями, средствами, чужими благами, чувствами, совестью, гражданским долгом, чужими должностями, управленческими решениями, талантами, чужими благосостоянием, здоровьем и даже жизнями. Это не относится к категории самоутверждения или к факту реализации личности. Это патология наподобие страстей римских цезарей или русских царей эпохи зарождения государства.
Однако пора бы и задуматься: а что же это за зверь за такой — власть? Почему с самого зарождения человечества многие индивидуумы стремятся к ней, а добиваются лишь немногие — лишь самые циничные, самые жестокие, самые неприспособленные к иным видам деятельности, самые порой ординарные. Не будем брать в расчет монархию — там вроде как все ясно. Хотя что тут ясного, когда тайны дворцовых переворотов, умерщвления монарших особ обоего пола, ссылка в крепости, монастыри, отравы и прочие атрибуты сведения на нет человеческого существования так и остаются тайнами, сколько бы Э. Радзинский ни упирался в напрасной надежде разгадать их. В напрасной, поскольку он волен нынче трактовать события давно минувших лет так, как они ему видятся с вершины дня сегодняшнего, а столетия назад все они виделись совсем по-иному.