Настоящий полицейский

— Говорить таким тоном. Ты, блин, в каком классе? В пятом?

— В восьмом. Но ты не ответил.

— Ну, летом будет год как выпустился.

— Так я и думал.

Вилли покачал головой.

— Нет, ты далеко пойдешь, Гарри. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Актером?

— Я стану полицейским.

— Полицейским? В смысле как Джон Маклейн?

— Блин, нет. Милиционером.

— Ты так уверен?

— Я просто знаю. Меня больше удивляет, зачем ты пошел в милицию.

— Мечта детства. Всегда хотел быть следователем.

— А стал участковым. Поздравляю.

— Мой отец слесарь. Мать учительница. В академию таких не берут. Но я набрал больше баллов, чем балбес, сидевший рядом со мной на экзамене.

— Но поступил он, а не ты, потому что он сын полковника?

— В точку.

— Пытаешься поднять планку?

— Не понял.

— Я ценю твою помощь, Вилли. Но ты говорил, у вас пропала девчонка. Разве это не шанс показать, на что ты способен?

— Да, но ей занимается район. Меня отправили только опрашивать соседей, хотя я и сам все знаю. Нет там никакого маньяка. Девчонке этой четырнадцать, мать на учете, и уходит она не первый раз. Последний раз ее нашли в Туле, куда она сбежала с пятнадцатилетним «Ромео».

— Дай угадаю: ты обиваешь пороги в отделе, пытаешься завести знакомства с нужными людьми, подаешь рапорты и получаешь отписки?

— Догадливый малый, — покосился на него Вилли. — Слишком, догадливый для своих лет. Правда, я писал всего пару раз. Шеф говорит не стоит мозолить глаза. Таких не любят.

— Он прав, Вилли, но ты не волнуйся. Ума не приложу как такое возможно, но ты станешь генералом.

— Ну да! — усмехнулся Вилли, но все же осторожно спросил. — Тебе-то откуда знать?

— Просто я знаю будущее некоторых людей, и ты в их числе.

— И свое знаешь?

— Конечно.

— А брата?

— А вот с ним… черное пятно.

— Не переживай, Гарри, найдем мы твоего брата… — Вилли завел двигатель «Москвича» и выехал на Центральную улицу.

— Так к кому мы все-таки едем?

— Митрофанов Иван Матвеевич, тысяча девятьсот одиннадцатого года рождения…

— Какого?!

— Ну да. Товарищ еще при царе родился…

Игорю, жившему на третьем десятке двадцать первого века, такое представить было трудновато. Особенно если развернуть временную шкалу от 1911 года в обратную сторону, то получалось, что владелец «Вольво» годом своего рождения был ближе к Отечественной войне 1812 года, чем ко времени, в котором жил Игорь. От таких мыслей голова шла кругом.

— Ты хоть понимаешь, что это значит?

— Подставное лицо… Но ведь, это хорошо, Гарри. Значит, мы на верном пути, — Вилли улыбнулся и нажал кнопку магнитолы.

Игорь вздохнул и стал смотреть в окно на улицы родного города. Было пасмурно, дороги почти свободны – редкая картина для тучных нефтяных лет, на разбитых тротуарах среди прохожих мелькали знакомые лица – и старые и юные, давно позабытые. Умершие и воскресшие. О существовании некоторых он вспоминал только теперь, когда видел их вновь. Странное это ощущение – видеть, как прошлое на твоих глазах становится настоящим.

Когда-то, уже на втором десятилетии двадцать первого века он проезжал по этим дорогам на своей машине – возвращался из аэропорта и, увидев знакомый указатель, сам не понимая, почему свернул в город своего детства. Город, в котором его уже давно никто не ждал. Современный Видное лоснился от близости к Москве – плитка, архитектурная подсветка, новенькие церкви с припаркованными мерседесами, ухоженные парки с инсталляциями, фонтаны, новостройки и таунхаусы. Он стал походить на буржуазный пригород. Это тебе не прозябающие в нищете Ногинск или Орехово-Зуево. Но эти изменения беспощадно стирали город, который он знал. Конечно, глупо и эгоистично об этом жалеть. Ему всего лишь хотелось отыскать прошлое среди новых фасадов и незнакомых лиц, и прошлое угадывалось, чувствовалось, таилось где-то, но всякий раз ускользало, отступало вглубь. В леса за стадионом, где на пеньке еще сохранилась выцарапанная ножом надпись, в безлюдный угол парка, где за густыми зарослями в траве можно найти пару низких столбиков – все, что осталось от скамейки, на которой когда-то они пили пиво и делились планами на будущее.

Лишь однажды, из-за угла, ветер вдруг швырнул в лицо охапку осенних листьев, и зазвучали где-то за кустами детские крики, а солнечный луч упал на угол старой трехэтажки, и знакомое, но сильно постаревшее лицо прохожего прищурилось, глядя на него – и только тогда, город, будто слегка приобнял его. Приобнял и тут же отпустил, как родитель, у которого слишком много детей. В этот момент ему показалось, что можно успеть ухватить истончающееся прошлое, удержать на мгновение и поглядеть на свои пустые ладони. Мгновение ушло и вряд ли в будущем он коснется даже его. Места тоже уходят, как люди. Это уже не его город. Да только ведь и он совсем уже не тот он.

Из единственной дребезжащей колонки «Москвича», раздавалось:

Eins, Zwei, Polizei,
Drei, Vier, Grenadier,
Funf, Sechs, Alte Hex,
Sieben, Acht, Gute Nacht!