Настоящик. Сборник рассказов

Спотыкнулся я на ровном месте, полетел носом в снег. Глаза запорошило, шапка слетела, но я на то без внимания. Сбросил рукавицу, отер морду и гляжу туда, вперед!

А там, над стеной, над башнями заснеженными, проступает, как из воздуха, огромная прозрачная воронка. Точно сказано — высотой до неба! Мать Пресвятая Богородица! Дошли!

Вся ватага моя ахнула, как один человек. Остановились, смотрят. Кто и молится, не таясь. Ведь на одной вере шли, неведомо куда, за чудом пресловутым — не то былью, не то ложью. А оказалось — правда. Дошли.

И в эту самую минуту раздался вой. Где-то далеко и не поймешь, в какой стороне, протяжно прокричал лохмарь. В ответ ему — другой, третий! Да их тут полно! Вот тебе и дошли. Что, если нас уже заметили и несутся со всех сторон — стаями?

Вскочил я живо, хоть и с коленным хрустом, бегу к Машине.

— А ну, наддай, ребята! Похоже, будет теплая встреча!

— Ничего, — Прокентий отзывается. — Зойка, кидай дрова!

Дым из верхней трубы Машины повалил гуще. Ноги прибавили ходу. А вой-то все яснее — то с Арбата, то с Лубянки, а то прямо спереди, от реки. Но до Кремля мы все-таки добрались. Прошли, как на параде, мимо снежной шапки на месте Мавзолея и через пролом стены — прямо к Станции.

На этом самом месте раньше высокая колокольня стояла, и даже цоколь с воротами, вроде, уцелел, но на нем, будто гриб на ножке, обосновалась теперь хрустальная твердь. Кверху расширялась она до широты необъятной, поглядишь — кажется еще один город, перевернутый, свисает с неба острым шпилем.

Ворота Станции открыты настежь — просторные, хоть тепловоз загоняй. И ходьбы-то до крыльца осталось всего ничего... Но тут они, наконец, появились. Сразу со всех сторон из-за сугробов кинулись лохмари. Бегут, снег взрывают, пасти оскалив.

— Бросайте собак! — кричу бабам. — Живо все в ворота! Прокентий! Прикрывай, мать твою!

И сам — бегом ко входу. А что там внутри — Бог весть...

Бедные наши собачки! Трех упряжек лохмарям на один зуб хватило, даже не остановились — разодрали когтями в клочья, только шерсть полетела. Но тут Машина, наконец, просвистала паром и бахнула. Несколько лохмарей повалились — у кого из груди кол торчит, у кого из шеи, а у кого и между глаз. Вот так! Знай наших!

Помочь Прокентию нечем, копьем лохмарю только нервы щекотать.

— Копейщики! — кричу. — Уходим в нутро! Прокентий! Отступай!

И дальше уж не смотрел — нырнул в ворота.

Оказались мы в зале, а, может, на дне котелка — не разобрать, сплошное сияние кругом, как от начищеной медяшки, потолка нет, но и неба нет, мельтешит что-то вверху. Неужто прямо отсюда — и на другую планету попадают? Но мне и смотреть некогда было. Машина Прокентия, пятясь, тоже сюда прет, а сама все отплевывается от зверья наседающего.

Слышу, Зойка орет изнутри, а за ней и Прокентий:

— Ворота! Ворота закройте!

Как их закрывать-то, умники?! Створки снаружи остались...

— Рычаг у входа! Нажми его!

Смотрю — и правда, есть рычаг! Торчит из стены у самого проема. Да только на пороге уже лохмари — толпой. Теснят Машину, от кольев уворачиваются, вот-вот ворвутся... Эх, была не была!

Но Витька, видно, раньше меня сообразил. Кинулся сломя голову, увернулся от одной туши, в другую копье кинул, подбежал, ухватился за рычаг и... не успел. Лапа с когтями побольше медвежьих ухватила его за шею, рванула — и отлетела головенка витькина, как ниткой пришитая. Повалилось тело безголовое на пол, засучило ногами и затихло. Отмучился Витька-копейщик, какой бы ни был — плохой ли, хороший...

Тут уж меня зло взяло. Ах вы, сволочи! Не будет по-вашему!

И побежал сам, прямо на них. Ну, чего зенки вылупили?! Вот я вас! Однако перед самыми мордами резко бросаюсь в сторону — ох, косточки мои стариковские! — подбегаю к стене и всем телом сверху на рычаг, как на лохмариный загривок — на!

Засверкало тут пуще прежнего, зазвенело, и вижу — порядок! Створки захлопнулись, будто капкан щелкнул!

Перевел я дух, оглянулся на своих, посмотреть, как там у Прокентия дела, да так и застыл.

Прямо надо мной стоит лохмарь, смотрит мне огненными своими глазами в самую душу, уж и лапу занес... но отчего-то не ударил, отступил даже, принюхивается. И что-то вдруг в его глазах меня самого — как полоснет! Хуже, чем когтями. Хочу что-то сказать, и не могу.

И тут — хрясь! Из груди лохмаря появляется острие елового кола. И кровь струей ударила. Упал он, захлебывается, а по полу вокруг него — сияние, как туман серебристый...

— Беги, дед! — орет Прокентий. — Подальше от него, дурак!

А я опускаюсь на колени возле лохмаря и снова в глаза ему заглядываю.

— Как же так, Алёна?

— Глеб... — стонет она, губ не разжимая. Голос у меня в голове раздается. — Откуда ты взялся на этой планете? Ты же остался...

— И ты осталась, Алёнушка, — шепчу. Видно, нет никакой другой планеты...

— Но они сказали, что спасут нас...

— Они и хотели спасти, — слезы мне глаза застилают. А может и не слезы это — туман глаза промывает, и все я теперь вижу и понимаю ясно, как никогда. Лежит передо мной моя Алёна, такая, какой я ее помню. — Они и спасли, но по-своему...