Настольная книга адвоката. Искусство защиты в суде

Обратимся еще к одной метафоре: я думаю о своей жизни как о путешествии вниз по реке на лодке. Я плыву по реке. Не могу свернуть в сторону — я должен плыть вперед день за днем, раз за разом. Плана путешествия нет: какой может быть план, если карта отсутствует, а река все время меняется? Грести глупо, потому что направление реки от этого не изменится. Тем не менее моя работа — грести. Я обручен с рекой. Мы с ней одно целое в этом путешествии, каким бы оно ни было, потому что ни я, ни река не можем остановить течение. И я не хочу его останавливать. Мне хочется продолжать путешествие, и я испытываю глубокую благодарность и искреннюю радость от того, что мне выпала такая возможность.

Моя собственная борьба за самопознание. Поскольку я читал вам проповеди о самопознании, то должен представиться. Как я покажу ниже, доверие является ключевым фактором победы. Нельзя верить человеку, который нечестен по отношению к себе. Если я прошу принять мои поучения, вам не мешало бы узнать кое-что об учителе и понять, что он откровенен с вами и просит вас быть открытыми с теми, перед кем вы представляете свое дело.

Моя мать была исключительно религиозной женщиной, она нашла бога в церкви, зато отец искал бога на конце удочки и в прицеле охотничьего ружья. Я вырос в горах Вайоминга и близко познакомился с церковным богом, каким его видела мать, и с богом природы, каким его видел отец. В годы депрессии у меня было бедное детство, но я чувствовал себя защищенным. Я был прыщавым мальчишкой, которому очень хотелось признания сверстников и который старался заработать его во что бы то ни стало. У меня имелось мало шансов: ни красивой внешности, ни семьи с прочным социальным положением, ни денег, ни машины, ни спортивных достижений, а кроме того, я рос не слишком умным ребенком. В колледже я страстно желал стать членом студенческого братства, как и каждый парень в те непросвещенные дни. Меня никогда не приглашали ни в один дом на территории колледжа. А как, скажите, я мог встречаться с девушкой, если у меня не было значка студенческого братства, чтобы подарить ей? Кроме того, чтобы платить за учебу, я подрабатывал на железной дороге и часто являлся на занятия покрытый черной паровозной сажей и походил скорее на исполнителя негритянских песен, чем на потенциального члена братства, способного принести ему честь и славу. Короче говоря, я был ничем. Сегодня эти чувства все еще грызут меня и часто выходят наружу, заставляя стесняться или переоценивать свои возможности в обществе.

В молодости передо мной стоял вопрос первостепенной важности: как выбиться в люди человеку, ничего собой не представляющему? Я не особенно хорошо проявлял себя в средней школе и на первых курсах колледжа. А затем, в девятнадцать лет, женился, сделав для себя потрясающее и удивительное открытие: меня кто-то может полюбить.

Когда мне исполнилось двадцать и я учился на первом курсе юридической школы, моя мать покончила жизнь самоубийством. Дядя обнаружил ее тело в дедовском саду в канаве. Она вставила дуло ружья в рот и выстрелила. Как преданную христианку, ее огорчало мое поведение. Парню, который пил, курил, ругался и прелюбодействовал, была уготована прямая дорога в ад. Я считал, что моя мать, женщина с ангельским характером, никогда и ни о ком не отозвавшаяся плохо и обещавшая своего первого сына, меня, богу, просто не выдержала груза моих многочисленных грехов, которые я почти не пытался скрывать.

Мое чувство вины было всепоглощающим. Боль оказалась настолько жестокой, что мне трудно было справиться с ней каким-либо разумным способом. Понадобилось тридцать лет самобичевания, бессильного бешенства, направленного на мир и на окружающих (вопреки поучениям матери), прежде чем мне удалось усмирить гнев и боль и начать понимать, кто я есть.

Тем не менее ее самоубийство стало своего рода подарком. Она всегда отдавала мне все, что могла. Но ее смерть подтолкнула меня разобраться в том духовном беспорядке, который я так настойчиво пытался игнорировать. У меня не было выбора. Мне необходимо было осознать личность человека по имени Джерри Спенс и понять, кем была моя мать. Я много раз писал и говорил о своих страданиях и боли и бесчисленное множество раз плакал из-за них. Меня бесконечно мучили ее смерть и моя вина. Я непрерывно задавал себе вопрос: «Кто я?» И как только находил ответы — или думал, что находил, — забывал их, чтобы снова и снова повторить этот болезненный процесс.