Настольная книга писателя

Нарезаны четвертушки бумаги, очинен химический карандаш, приготовлены папиросы, я сажусь за стол. Я знаю только развязку, или только одну какую-то сцену, или только одно из действующих лиц, а мне нужно их пять-десять. И вот на первом листке обычно происходит инкарнация, воплощение нужных мне людей, делаются эскизы к их портретам, пока мне не станет ясно, как каждый из них ходит, улыбается, ест, говорит. Как только они для меня оживут - они уже сами начнут действовать безошибочно, вернее - начнут ошибаться, но так, как может и должен ошибаться каждый из них. Я пробую перевоспитать их, я пробую построить их жизнь по плану, но если люди живые - они непременно опрокинут выдуманные для них планы. И часто до самой последней страницы я не знаю, чем у меня (у них, у моих людей) все кончится. Бывает, что я не знаю развязки даже тогда, когда я ее знаю - когда с развязки начинается вся работа.

Е.Замятин

Я могу по месяцам ничего не делать, а потом работать без сна. Жаль, что не могу работать регулярно и постоянно. С другой стороны, может быть, это и лучше, потому что это дает гораздо больше удовлетворения, чем постоянно, без всякого желания писать и работать систематически по 6 часов в сутки.

Б.Лавренев

Я работаю ежедневно. Я все пишу от руки. Я знаю, что значит «порыв вдохновения», но я также стараюсь дисциплинировать свою жизнь и творчество.

У.Фолкнер

Обычно я сочиняю двадцать или тридцать страниц, а затем мне обязательно надо отвлечься - немножко любви, если это возможно, а то небольшой кутеж: на следующее утро я уже все позабыл, и, читая три или четыре последние страницы из написанной накануне главы, я придумываю следующие.

Стендаль

Каждый день я исписываю много листов. Между двумя романами пишу поэзию или книги для детей. Это разнообразие мне необходимо. Именно этот прием, как мне кажется, принес мне успех и позволил овладеть собственным стилем.

А.Силлитоу

Я встаю убежденный, что предстоит сделать нечто. Я чувствую, как во мне едва уловимо растет напряжение, как у авгуров. Моя записная книжка валяется возле меня. Я хватаю ее листаю рассеянно. Пролистав, начинаю снова - на сей раз внимательнее. Записи до того неразборчивы, что может уйти год титанических усилий, чтобы прочесть простую фразу. Некоторые строки я и сам уже не в состоянии расшифровать - о них позаботятся мои биографы. Я все еще не могу отвязаться от мысли, что собираюсь написать нечто. Я просто пропускаю страницы записной книжки под пальцем, словно разминая руку. Так мне кажется. Но когда я делаю эти пассы над страницами, что-то фатальное неуловимо быстро происходит со мной…

Эта строка кричит мне примерно в десять часов утра. С того момента и дальше - до четырех утра сегодня - я пребываю во власти неведомых сил. Я оставляю в сторону пишущую машинку и начинаю писать под их диктовку страницу за страницей, и память подсказывает, где искать подробности событий. Содержимое всех папок, по которым были рассортированы рукописи, вывалено на пол. Я лежу на полу и, с карандашом в руке, лихорадочно облекаю в словесную плоть костяк черновиков. Это продолжается бесконечно. Все во мне ликует, и в то же время я ощущаю некоторое беспокойство. Если так будет продолжаться и дальше, я рискую заработать геморрой.

Часа в три я решаю взбунтоваться. Пойду куда-нибудь и поем. Может, после ланча все это кончится. Вывожу велосипед, чтобы разогнать застоявшуюся кровь. Не беру с собой записной книжки - специально. Если диктовка возобновиться, тем хуже. Я ушел обедать...

...Пью уже вторую бутылку, и вся скатерть покрыта моими каракулями. В голове невероятная легкость...

...Кто-то не переставая диктует мне - ничуть не заботясь о моем здоровье.

И вот так целый день, можете поверить. Я уже давно сдался. Хорошо, говорю я себе. Если сегодня день идей, так тому и быть. И я работаю, как раб, словно только об этом и мечтал.

После обеда чувствую себя как выжатый лимон. Идеи все еще переполняют меня, но я так измучен, что теперь могу только снова лечь, и пусть они щекочут меня, как электромассаж. Сил у меня в конце концов осталось только на то, чтобы взять какое-нибудь чтиво и отдыхать. В руках у меня старый номер журнала. Вот что отвлечет меня и успокоит. к моему изумлению журнал открывается на словах: «Гете и его демон». Мои пальцы снова сжимают карандаш, поля страниц покрываются пометками. полночь. Настроение у меня приподнятое. Диктовка закончилась. Я вновь свободный человек.

Г.Миллер

Лучшее время для обдумывания: утро, самое раннее, еще как бы спросонья. В первые секунды после пробуждения бывают пронзительные догадки.

Когда пишешь большую вещь, постепенно так в нее погружаешься, что думаешь о ней постоянно, и ночью тоже. не в часы бессонницы, а именно — во сне. Так что утренние догадки есть как бы осколки мыслей из сна.

Заметил определенно: в эти короткие миги — едва продрал глаза, но еще не потянулся за тапочками — придумалось немало полезного.

Ю.Трифонов