Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

Для начала красивая женщина словно бы жаловалась Главному. Она уже заканчивала рукопись Савостина, оставалось совсем немного, но Гриша, то есть Григорий Аркадьевич, вдруг придумал новое. Начал носиться с идеей – сделать из белиберды Савостина пародию. Сделанную словно бы самими Савостиным. На самого себя. А это, согласитесь, совсем другая задача для нас, более сложная.

–Знаю, Плоткин мне недавно рассказал. Но я против этого. Неэтично это всё. Нехорошо по отношению к автору. Даже графоману. Да и не примет он ваши изменения. Не такой уж он дурак.

– Я сначала думала точно так же. Но дело в том, что почти все графоманские словечки, обороты, предложения Савостина будут сохранены. Глеб Владимирович. Почти все. Будет изменён взгляд на них. Взгляд как бы со стороны. Со стороны самого автора.

Главред уже злился:

– Лидия Петровна, Плоткину дан карт-бланш на издание Савостина. Акимовым. Карт-бланш. Чего же вы от меня-то теперь хотите? – Мол, я не у дел. Совершенно не в теме, как говорят теперь.

Зиновьева смотрела на Яшумова: но мы-то с вами знаем, кто здесь был и остался Главным. Вы разве не знаете – кто это?

Начала с другого конца. Начала внушать. Внушать, как некоторые делали уже сегодня утром. Причём в форме риторических вопросов: что лучше, Глеб Владимирович, оставить всё, как есть, всю предыдущую правку, чтобы графоманская книжка вышла позором для издательства? Или… или всё же попытаться спасти положение, написать пародию на этот позор, и чтобы книжка пошла, была продаваема, и был читатель? Тем более, что сам автор ничего не поймёт. Так что лучше, Глеб Владимирович? Первое или второе?

Сеанс гипноза продолжался, чёрт побери. Только уже двойной, объединённый. С духом Плоткина, витающим где-то под потолком.

Всё равно не поддался:

– Я против всяких пародий, Лидия Петровна. На кого бы то ни было. Даже на графомана. Книги – это не эстрада. Не Александр Иванов. Решайте с Акимовым.

Зиновьева молча собирала листы рукописи.

– Извините.

Пошла к двери.

Обиделась она, видите ли. А того не поймёт, что подло это, подло!

Кучерявый не заставил себя ждать. Прибежал почти тут же:

– Глеб Владимирович, как же так, ведь мы договорились.

– Когда?

– Вы же почти согласились. Все перлы, от которых Савостин тащится, останутся в книжке. Все! До единого! Пусть это будет его позор, в конце концов. Глеб Владимирович! А не наш, издательский!

– Нет. Решайте с Акимовым.

Ну уж это. Это!

– Да что же решишь с Акимовым! С безграмотным Акимовым. Глеб Владимирович! И это говорите вы – блюститель русского языка, блюститель русской литературы.

Несчастный тоже пошёл к двери. Театрально схватился за голову. Ужас. Просто ужас!

Главред остался твёрдым и… и как оплёванным. Они же загоняют меня в угол!

«Артур вдруг услышал за забором пьяные утробные голоса. Наши! – обрадовался Артур. Он дошёл».

О, Господи!

2

Во сне Яшумов видел себя внутри стеклянного параллелограмма какого-то банка или даже финансовой корпорации, куда пришёл взять большой кредит. Он ходил среди сидящих сотрудников и настойчиво показывал свои документы. «Я Яшумов. Редактор Яшумов. Не Савостин. Понимаете? Вот здесь написано. Не Савостин я, а Яшустин. Я пришёл к вам получить большой кредит доверия. Ему не положен кредит, а мне вы обязаны дать».

Потом он пропал куда-то из здания. Тогда быстро нанял вертолёт и стал кружить вокруг всё того же небоскрёба. Показывал лётчику, куда подлетать. К какому параллелограмму, где только что был. Увидел себя! Крохотную букашку. Но это был он, он, Яшустин! И длинные волосы, и нос картошкой. Рулите, рулите туда скорей! Но в наушниках вдруг стал звучать чей-то грубый голос: «да проснись ты, проснись!»

Проснулся. Пошамкал пересохшим ртом. Жанна толкает. Извинился: «Опять, наверное, храпел». «Опять». «Наверное». «Да с тобой спать рядом невозможно! Когда есть на ночь перестанешь?»

Утром завтракали на кухне. Недовольные друг другом. Яшумов ждал внутри себя Савостина. И дождался: «Макс, как игла в стоге сена, шёл против течения. «Где мои деньги, урод!»»

– Что с тобой?

Это уже точно клиника. Нужно идти к психиатру.

«Артур любил Регину по-военному, по-русски. Лёжа, молча и совсем недолго. Некогда было».

Яшумов боролся с лицом, с приступами смеха.

– Да что с тобой! Опять, что ли, закидоны пошли? – брезгливо смотрела жена.

«Макс не жадным был. Даже стеснительным. Но навалил в углу у себя целую кучу и каждый день туда подкладывал». Господи-и!

Смеялся Яшумов над цитатами из Савостина как всегда – как будто плакал. Каменская поспешно включила телевизор. Чтобы отвлечь. Точно ребёнка.

Поправил очки, послушно вгляделся. Шла реклама всего лишь кошачьего корма. Никаких пиналок. Глупые глаза котёнка походили на очень прозрачные серые леденцы. Следили за капающими из крана каплями. Глупый, непонимающий. Побежал к своей миске. И давай есть корм. Награда от хозяев как будто любознательному.

Наверное, глупее, чем кошка, животного нет. Этот юный хоть старался что-то понять. Мордочкой под каплями походил на сердитого старичка, которого обманывают.