Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

По очереди сходили под душ и оделись. Потом обедали на кухне. Пшёнкина всё удивлялась, что Виталька так хорошо готовит. Нахваливала гуляш с подливкой, ела с аппетитом. Потом пила чай и поглядывала на фото хозяина по всем стенам кухни. Во всех видах он на них, во всяких позах. Вот он загадочно улыбается в рубашке с бабьим жабо. Вот он в гимнастёрке, мужественный как кирпич. Снова томный в своих розовых подгузниках, извилистый. Будто извиняется, что хочет в туалет. Вот он в наушниках, стреляет в тире из пистолета. Машет веслом на байдарке. И везде он — один. Нарцисс, вообще-то, Виталька. Домашняя настенная галерейка нарцисса.

— Почему ты не сказал ни мне, ни Алёшину вчера насчёт Ижорки? Мы бы с утра сгоняли, прикрыли б тебя.

Савостин ухмыльнулся. «Прикрыли» бы они. Как же! Только б высунуться самим. Не дождётесь. Давай собирайся. Пора в отдел.

Вышли к машине возле набережной. Пшёнкиной хотелось перейти дорогу, постоять у канала, пожмуриться под солнцем, подышать.

— Садись, — приказал Савостин. И как только любовница села, с места рванул вдоль набережной. Но свернул в первую арку. Поехал медленнее полутёмным длинным туннелем. В проходном дворе за туннелем живёт ещё один гад — Плоткин. Савостин промчался двором, непрерывно сигналя.

— Зачем, Виталик? Никого же во дворе нет.

Много ты, дура, понимаешь, наддавал и наддавал, выскочив на параллельную улицу, Савостин.

Два дня сидел в отделе. Терпел, никуда не слинивал. Всё время был на виду у Купцова. Как только тот опять покатил куда-то в ораве губернатора — сразу помчался в издательство. И не слушал Пшёнкину, её панические слова: «Куда, Виталик? Погоришь!»

Первым дело — к Акимову:

— Так когда, наконец, Анатолий Трофимович? Я же всё сделал для вас, и ещё буду делать. Мы же договорились…

Красный Пузырь зажимал ногами руки под столом. Мялся:

— Понимаете, Виталий Иванович, это не так просто переделывать вещь. Нужно вникнуть в неё. Проникнуться ею…

— Да не надо её переделывать, Анатолий Трофимович. Не надо! Они специально курочат моего Артура, специально!

— Ну, вы это зря говорите, зря. Зиновьева честно работает. Как говорится, не покладая рук…

— Да какой «честно»! Всё время хихикает над Артуром. Вместе с этим… Плоткиным.

В общем, спокойствия Пузырь-гад не внёс.

В редакции — не лучше. Сидят у компа парочкой гусь да гагарочка и опять смеются. Увидели автора Артура — и тут же морды напустили на себя: они работают. Серьёзно работают. Э-э, кого обмануть-то захотели? Автора Артура?

— Здравствуйте. Сколько осталось страниц?

Зиновьева сразу свою красивую мордочку в сторону, а у гада Плоткина глаза забегали:

— Больше двухсот.

— Как «больше двухсот»! Неделю назад было сто пятьдесят!

— Пришлось дописывать. Уточнять. И с Артуром, и с Максом.

И ведь не улыбнётся гад, не хихикнет…

Пшёнкина на обед не помогла. Сидел потом рядом с дымящей гаубицей, подперев репу. Как Артур. Как распоследний раздолбай.

4

Яшумов несколько удивился приглашению Григория Аркадьевича. Тридцать пять, конечно, дата, но этично ли это будет. Всё-таки он, Яшумов, какой-никакой, а начальник именинника. Субординация же должна соблюдаться.

— Приходите, Глеб Владимирович, — просил Плоткин. — И непременно с супругой. Будет только Лида с Яриком. Ну а маму мою, Иду Львовну, вы знаете.

Действительно, познакомились однажды на набережной канала Грибоедова. Тяжело шла она, поддерживаемая сыном. Как оказалось, в поликлинику. Старая еврейка с больными отёкшими ногами. Но с мгновенными, как говорят, глазами. Всё разом понимающими, схватывающими на лету. В которых юморок плясал постоянно.

Плоткин ждал.

— Конечно, конечно, Григорий Аркадьевич. Обязательно будем. Напишите, пожалуйста, адрес.

И вот теперь задача. Как быть с женой. С супругой, как выразился именинник. Пойдёт ли она.

Рассказал вечером о приглашении.

— Пойдёшь? В субботу к пяти?

Сам после гибели Колесова ни в какие гости не ходил. Был только на юбилее Потупалова Сергея. В ресторане. Да лучше бы и не ходил туда. Под грохот музыки и пляски гостей сидел рядом с плачущим, мотающим головой юбиляром и только утешал. А тот, успокоившись чуть, вытирал кулаком слёзы, забыв про платок: «И с тобой молодые так же поступят, Глеб. И с тобой. Выкинут как половик и ноги даже не вытрут». И жена намалёванной матрёшкой рядом с юбиляром сидела. Готова была лопнуть от злости. Вот такая картина…

— Так пойдёшь? Пригласил только с тобой. (Мол, одному и соваться даже нечего — не пустят.)

Жена думала.

— И что я там буду делать? Чумичка из Колпина? Среди вас, интеллектуалов-воображал? Ведь слова даже не скажешь.

— Ну, это ты зря так про себя, — растягивал слова муж. Мол, у тебя не всё ещё потеряно. Ещё можно что-нибудь наверстать. Подучиться. Целых три дня у тебя до дня рождения. До встречи с интеллектуалами-воображалами.