Наступление бури

— Дэвид стал ифритом, — неожиданно вырвалось у меня. Я помнила, как это случилось с Рэйчел, которой, насколько мне было известно, первой из джиннов удалось вернуться в прежнее состояние. И она сделала это, черпая силу у второго по могуществу джинна в мире… Дэвида… ну, и в силу уникального стечения обстоятельств, включавшего в себя и смерть человека, и вмешательство Ма’ат, и экстраординарное сотрудничество между джинном и человеком.

— Мне нужны Ма’ат, — промолвила я. — Они нужны мне, чтобы исцелить Дэвида.

Рэйчел молча буравила меня неподвижным, хищным взглядом. В угасающем свете дня сияние ее глаз казалось сверхъестественным, такой эффект нельзя было объяснить одной лишь отраженной энергией. Она постучала длинными острыми ногтями по железу, и от этого звона по хребту у меня пробежали ледяные мурашки. Я поежилась.

— Ма’ат не придут. У вольных джиннов хватает своих забот, но даже если бы мы и попытались, этого было бы недостаточно. Дэвид слишком силен. Он просто вытянет жизнь из всех нас, но ему и того не хватит.

— Джонатан хочет, чтобы я…

Она вскинула руку.

— Меня не волнует, чего хочет Джонатан.

Это было нечто новое. И обескураживающее: Рэйчел всегда слыла преданной сторонницей Джонатана. Как я понимала, в мире джиннов существовал культ вождей группировок, заменявших им политические партии, но мне никогда и в голову не приходило, что ее приверженность может поколебаться. Она стояла за Джонатана. Казалось, так будет всегда.

— Если ты освободишь Дэвида, — продолжила Рэйчел, — он поведет охоту и начнется истребление. Я, в бытность свою ифритом, была опасна. Он будет смертоносен, и если он начнет охоту на Джонатана, Джонатан не сможет, чтобы остановить его, действовать так, как должен бы. Это ты понимаешь?

Полагаю, я понимала. Я чувствовала ненасытный голод Дэвида, острую необходимость в энергии выживания. Для меня было очевидно, что, будучи в здравом уме, он предпочел бы умереть, но не выкачивать энергию из Джонатана, но нынешнее его состояние не имело ни малейшего отношения к норме.

— Если ты будешь держать его в бутылке, он высосет тебя досуха, — тихо прошептала Рэйчел. — Но на этом все и кончится. Он будет заточен в стекле.

— Но сейчас он ничего из меня не тянет.

Она молча смерила меня таким долгим взглядом, что я ощутила нехорошую тяжесть в желудке.

— Или тянет?

— Ифриты могут тянуть энергию из людей, — ответила она, — но только из Хранителей. А в тебе, помимо того, есть и нечто нечеловеческое, способное его привлечь.

Дитя. О господи, дитя!

— Ты хочешь, чтобы я добровольно дала ему убить себя? — просила я. — Себя и ребенка? Чтобы спасти Джонатана?

— Это твой долг, — заявила Рэйчел. — Ты знаешь, что происходит, ты уже почувствовала. Джинны воюют. Убивают. Умирают. Нами овладевает безумие, и без Джонатана мира и покоя не будет нигде. Нигде, включая человеческий мир. Это ты понимаешь?

Я покачала головой не столько от непонимания, сколько от изнеможения.

— Ты просишь меня принести в жертву себя и дитя. А сама ты понимаешь, что это будет значить для него, если он все-таки переживет все происходящее?

— Да. Даже при этом, даже если это будет для него непереносимо, ты должна поступить так. Джинны не воевали между собой тысячи лет — но сейчас все идет к решающей битве, и мы не можем это остановить. Одни хотят избавиться и от людей, и от этого мира. Другие пытаются сохранить все как есть. Они полагают, что, пусть это неприятно, наш долг в том, чтобы спасать человечество от самого себя.

— Ну ничего себе! — фыркнула я. — От нас самих? А вы вроде как ни при чем!

Она смерила меня холодным взглядом.

— Обмен ударами произошел, и этого уже не переиграть. Я боюсь за нас. И за вас тоже. Впереди тьма, подружка. И я никогда не думала, что увижу такое снова.

— Джонатан знает, что, если я не разобью бутылку, Дэвид не сможет вернуться.

Рэйчел помолчала, скребя когтями металл стола, так что на нем оставались следы, потом со вздохом сказала:

— Джонатан считает, будто ему известен результат, а вот мне кажется, он видит только то, что желает видеть. Он верит, что сумеет управлять Дэвидом даже в качестве ифрита. А вот я в это не верю. Но помимо того, что он желает спасти Дэвида, он еще думает и о твоем ребенке. Он хочет спасти вас всех, если сможет.

— А ты нет. Ты предпочитаешь, чтобы все мы умерли ради увеличения общей безопасности. Рэйчел, ты сама-то как думаешь, что я могу на это ответить?

Рэйчел уже приоткрыла безупречно подведенные губки, чтобы ответить, но не успела: я ощутила в эфире мощный энергетический всплеск, и позади меня прозвучал мужской голос:

— Я могу разрешить все твои проблемы. Отдай Дэвида мне.

То был Ашан. Высокий, широкоплечий, с ясными чертами изящно вылепленного, но сурового лица. Весь в гамме серых оттенков — серебрящиеся волосы, серый костюм, галстук с голубоватым отливом и глаза всему этому в тон. Если Рэйчел предпочитала яркие цвета, то он являл собой противоположность ей, все равно что холодное свечение луны в сравнении с ярким сиянием солнца. Холодная сдержанность, строгость — и ничего человеческого, несмотря на человеческий облик.