Наступление продолжается

Майор встретил Гурьева на пороге — пожилой, с дряблыми, чуть обвисшими щеками и тонкими, плотно сжатыми губами. Он пристально, с какой-то, как показалось Гурьеву, недоброй строгостью, посмотрел на него и произнес, по-особенному четко выговаривая слова:

— Кто такой?

Гурьев отрекомендовался. Спросил: не по одному ли пути ехать им к фронту?

— Вы меня извините, старший лейтенант, — не отвечая на вопрос, проговорил майор. — Но, как говорится, бдительность выше всего… У вас есть удостоверение личности?

— Конечно, — Гурьев вынул из нагрудного кармана удостоверение, показал его майору и, в свою очередь, попросил того предъявить свое: таков был общепринятый среди фронтовиков порядок взаимной проверки, когда встречались незнакомые.

Свое удостоверение майор предъявил охотно, сказав при этом:

— Правильно действуете… — И усмехнулся: — А то, может, я фриц переодетый? — И пригласил, сразу переходя на «ты»: — Заходи, старшой, потолкуем.

В большой комнате, на круглом столе, заставленном тарелками и мисками с едой, стояла толстобокая керосиновая лампа, ярко освещавшая все вокруг. Непонятно почему в комнате все находилось в беспорядке: ящики комода были выдвинуты, всюду валялись какие-то бумажки, белье, видимо выброшенное из комода; пестрый диванчик, отодвинутый от стены, стоял накось, на нем боком лежал пустой, с откинутой крышкой, сундучок. Нетронутыми в комнате остались только двенадцать гипсовых мадонн, одна другой меньше, словно по ранжиру выстроившихся на комоде.

— Садись, старшой, выпьем ради встречи! — пригласил майор и сам сел к столу.

— Так, говоришь, из госпиталя, своих догоняешь? — расспрашивал он, наливая в стаканы темное, густое вино из оплетенного соломой пузатого кувшина. — Так, так. Ну и мы то же самое. Говоришь — хочешь вместе ехать? Ладно. Вместе веселее. Да и поспокойнее. Ты этим руманешти не очень верь, старшой. На вид все приветливые, а того и гляди…

«Ну, это уж ты, товарищ майор, загибаешь насчет румын-то», — хотел возразить Гурьев, но сдержал себя: может быть, майор из тех, ожесточенных войной или попросту личным горем людей, которые до сих пор видят во всех немцах и румынах только недавних врагов. Пройдет это…

Желая перевести разговор на другое, сказал:

— Нас, вероятно, почти в одно время ранило? Меня — весной, как на границу вышли. А вас?

— Раньше, старшой, раньше! — небрежно бросил майор.

— Когда же?

— Зимой. Да что там вспоминать! Пей, старшой, во славу русского оружия!

— А в каких местах вас?

— В каких, в каких… — с шутливой ворчливостью проговорил майор, подвигая Гурьеву стакан с вином. — В районе Корсунь-Шевченковского.

— Да неужели? — Гурьев обрадовался. — Ведь и мы там воевали. Вы в Первый Украинский или во Второй входили?

— В Первый.

— Наш! А какая армия?

Майор назвал свою армию и спросил, не в нее ли входил полк Гурьева.

— Соседи, значит… — улыбнулся майор, услышав ответ. — Да ты пей, пей, старшой. Вина хватает. Дуй до дна!

Вслед за майором Гурьев опорожнил свой стакан. Вино было замечательное, выдержанное, огонек так и пошел по всем жилам.

Гурьев был рад, что встретился с человеком, который тоже принимал участие в знаменитом сражении. Захотелось вместе вспомнить пережитое в те дни, знакомые дороги, села, бои. Но майор почему-то не был расположен к воспоминаниям. Он только подливал вина да приговаривал:

— Дуй, старшой!

На расспросы Гурьева — где тогда, под Корсунью, он воевал и как его ранило, майор отвечал односложно, названий деревень не мог припомнить, задал Гурьеву пару вопросов невпопад и в конце концов раздраженно сказал:

— Меня и ранило и контузило тогда — всю память из головы вышибло…

Чувствовалось, что майору просто не хочется говорить о том, о чем очень хотелось сейчас поговорить Гурьеву, как всякому фронтовику, встретившему фронтовика.

«Почему так? — удивлялся Гурьев. — Может быть, есть у него какая-то своя, личная причина, чтобы отмалчиваться? Не хочет растравлять душу? Кто его знает. Не хочет — не надо». И Гурьев заговорил о другом.

Майор, казалось, заботился лишь о том, чтобы поосновательнее угостить своего гостя. Но Гурьев больше пить не стал. Несмотря на увещевания гостеприимного хозяина поднялся, поблагодарил за угощение и, сказав, что утром, как они договорились, заедет, чтобы дальше держать путь вместе, не без поспешности ушел.

* * *

Федьков рылся на ощупь в повозке: все искал и не мог найти две пачки махорки, припрятанные на всякий случай. Хотел угостить Стефана, его отца и брата: бедствуют здешние без табака.

Огонек под таганком совсем уже затух. Стефан поднялся и ушел к калитке. Молча стоял там, глядя на темную улицу. Как всегда — ни огонька, ни звука… Но вот его внимание привлекли приглушенные голоса возле соседней хаты. Он узнал голос соседа. Окликнул:

— Диомид!

Сосед отозвался. Стефан пошел на голос. Диомид стоял за плетнем в своем дворе и разговаривал с двумя другими соседями, стоявшими по эту сторону плетня, на улице.

— Что у вас делают русские? — настороженно спросил Стефана Диомид.

— Да вот, только что поужинали.

— Ну, и каковы они?

— Как будто — хорошие люди…