Наступление продолжается

Глава 4 НАКАНУНЕ

Под вечер, когда Бересов, вернувшись с НП, сидел, дымя трубкой, у жарко растопленной печи, Иринович зашел к нему, чтобы узнать, нет ли чего новенького. Новое было: из штаба дивизии вернулся бежавший из немецкого плена старшина Белых.

— Ну и куда же его теперь? — спросил Иринович.

Бересов удивленно посмотрел на Ириновича и буркнул, пуская густые клубы дыма из своей трубки:

— Как куда? Опять на свое место.

— Но можно ли? После того что с ним случилось?..

— Ну и что ж?.. Проверили человека, где положено. И я ему тоже верю.

— Как хотите, — вздохнул Иринович, — но я бы полагал, что такой случай… Нужно принять какие-то меры… Вот, как с Яковенко, например…

Бересов в ответ хмыкнул неодобрительно и отвернулся, посапывая трубкой. Все эти дни его мучила досада на то, что бой под Комаровкой прошел не так, как он хотел его провести, что немцы, раньше вынужденные уйти из Комаровки, снова зацепились за нее и приморозить их в чистом поле, как намеревался Бересов, не удалось. С батальоном Яковенко получилось совсем нехорошо.

— Да, — медленно произнес Иринович, словно угадывая мысли Бересова. — Яковенко, поди, еще один орденок себе загадывал, а вышло наоборот. Честолюбие его губит. Удивительно все-таки, как это он так несерьезно… Ведь боевой командир, заслуженный…

Бересов сердито пыхнул трубкой.

— Может, в этом и корень! Прежние заслуги ему глаза застят. Эх, дорогой мой! — Бересов встал и, тяжело ступая, заходил по комнате. — Я комбата первого давно знаю. Спора нет — смел, лих, решителен. Воевать, прямо скажу, хват. Но все с маху, с налету. А теперь этак-то все трудней и трудней. Чтоб всегда побеждать, кропотливая работа нужна. Людей воспитывать надо. Чтоб трудностей не боялись, воевать умели. А у Яковенко — что? Он ведь только с рубежа атаки командовать начинает. А до этого не очень-то в батальонные дела вникает. Всю работу у него Гурьев да Бобылев проворачивают, а он только: «Вперед, ура!» Я говорил ему об этом. Не прислушался. Вот оно и сказалось под Комаровкой. Пусть теперь батальоном Гурьев покомандует. А может, и совсем его оставлю!

— Да ведь Гурьев не кадровый, — усомнился Иринович.

— Воюет, — значит, кадровый! — упрямо мотнул головой Бересов. — Командиры в войне куются. Прямо скажу: скорее Гурьев кадровый офицер, чем Яковенко.

— Почему же это? — Иринович удивленно посмотрел на Бересова.

— А вот почему: у Гурьева, во-первых, военное образование есть, хоть и небольшое. Командирский навык — тоже. Что он на штабной работе был — так это не минус, а плюс. Из хорошего штабиста всегда хороший командир получится. Гурьев и ответственность свою понимает, и в людях разбирается так, как нас этому партия учит. К тому же, да будет вам известно, Гурьев еще до войны в свое время два года срочной службы рядовым отслужил. А это тоже хорошая школа.

— А Яковенко?

— А что Яковенко? Он, конечно, сам себя вполне кадровым офицером считает. Но только ему еще — ой как много! — учиться надо, командирское сознание в себе воспитывать. — Бересов решительно взмахнул рукой с зажатой в ней трубкой. — Насчет Гурьева не сомневаюсь. Вполне годится в комбаты! Учен, умен, рассудителен. Военная служба для него — государственное дело, а не просто повинность. Смелости ему тоже не занимать. Он, я вам скажу, далеко пойдет. Из таких людей самые настоящие офицеры получаются!

— Ну, может быть, для военного времени и годится, — нехотя согласился Иринович. — А вообще-то, какой из Гурьева офицер? Он же из учителей…

Бересов остановился и в упор посмотрел на Ириновича:

— Запомните, дорогой мой: всякий военный человек прежде всего для военного времени существует. В войне хорош, — значит, вообще хорош. А насчет учителей, так я вам скажу, что их навыки для командира — вещь полезная. Командир должен уметь воспитывать. Для этого, конечно, главное — к людям по-партийному подходить. Но и науку воспитания знать надобно. Наука непростая. Учителя, они только сверху вроде мягкие. Но на своем умеют поставить. Да и к душам человеческим пути знают… Будь моя воля, — серьезно добавил Бересов, — я бы всех офицеров еще в училище заставил педагогику изучать.

— Ну, это уж лишнее! — недоверчиво махнул рукой Иринович.

— Не лишнее, а необходимое! Есть такая наука — военная педагогика. Увидите, после войны обязательно введут!

Бересов остановился, помолчал, привычным жестом провел ладонью от лба к затылку и, возвращаясь к началу разговора, сказал:

— А старшину нельзя осуждать. Он правильно действовал. Не предупреди он нас — стукнули бы немцы по первому батальону. Вот тогда мы запели бы матку-репку… Представляете, что это значит сейчас — прорыв противника? Двумя фронтами его окружали, сколько сил на это положено, и вдруг на нашем участке его упустили бы! Да нам с вами, дорогой, сразу тогда самим себе голову снимать пришлось бы!.. Нет, старшину Белых я даже наградить думаю.

— Неудобно, — усомнился Иринович.

— Ну, знаете, — рассердился Бересов и вдруг спросил: — Вы «Разгром» Фадеева читали?

— Читал. Давно уже, — ответил Иринович. — А что?