Наступление продолжается

— Ишь ты! — по тону голоса Гурьев понял, что командир полка доволен его возражением. — Ну ладно, пусть по-твоему будет…

Распростившись с Гурьевым и шагая к себе на НП, Бересов думал: «Давно Гурьева знаю, вижу почти каждый день. А вроде и не замечал, как из него самостоятельный командир получается… Впрочем, что еще бой покажет…»

Командир второй роты младший лейтенант Алешин, получив приказ, вновь обошел боевые порядки. Особенно внимательно и придирчиво проверил он свой бывший взвод. Алешин опасался, не стало ли там хуже без него.

Уже заканчивая обход, Алешин увидел старшего лейтенанта Бобылева, который, присев на дне окопа, о чем-то вполголоса разговаривал с парторгом роты. Возле сидели два бойца. Один из них, прикрываясь плащ-палаткой, светил фонариком своему товарищу. Тот, положив на колени лопатку, расправлял на ней листок бумаги, видимо собираясь что-то писать.

«В партию заявление подают!» — догадался Алешин.

Он остановился и протянул было руку к грудному карману, но, помедлив, опустил ее и пошел дальше. «Рано еще, — подумал он, — кончу бой, тогда отдам».

В кармане молодого офицера давно уже лежало заявление, вложенное в комсомольский билет, и две рекомендации — Гурьева и Скорнякова. Но Алешин не решался отдать заявление. В душе он все еще не считал себя готовым носить высокое звание коммуниста. Алешин полагал, что право на это звание он получит не раньше, чем заслужит его, то есть не раньше, чем совершит что-то уж очень особенное, замечательное, такое, что поставит его впереди других, но чего, однако, как полагал младший лейтенант, он еще не совершил, хотя и воевал давно. Вот почему он и на этот раз не решился отдать замполиту заготовленное заявление. Он хотел еще раз проверить себя в бою.

Перед тем как отправиться на НП, Гурьев с минуту постоял, соображая, не забыл ли он сделать чего-нибудь. Но нет, сделано было все: связь обеспечена, боеприпасы выданы, санитарные повозки стояли наготове. На дворе тоже почти никого не осталось. Только около санитарной повозки стоял Цибуля в лихо надвинутой кубанке и в своих великолепных галифе.

«Какой фасонистый! — подумал Гурьев. — Ему бы не фельдшером, а адъютантом быть!»

Гурьева почему-то всегда раздражало это невинное стремление к элегантности, бывшее одной из слабостей Цибули. Носить, как это было принято у иных, вместо форменной шапки щеголеватую кубанку, франтоватые узкие сапоги вместо просторных кирзовых, выпускать пышный шнур из кобуры или длинный, до колен, ремень планшетки — весь этот наивный шик в боевой обстановке был, по мнению Гурьева, внешним признаком пустоватых, недалеких людей.

Старший лейтенант давно недолюбливал Цибулю. Военфельдшер возбуждал неприязнь равнодушным отношением к своим обязанностям, нагловатым заискиванием перед старшими и какой-то недушевной, наигранной веселостью. Гурьев удивлялся, как начальник Цибули, строгий, требовательный и рачительный в своем деле человек, терпит Цибулю.

— Чего стоите? — спросил Гурьев, проходя мимо Цибули. — Второго фронта дожидаетесь?

— Так ведь раненых еще нет, товарищ старший лейтенант.

— Что же, будете ждать, пока тяжелораненые сами к вам поползут? Отправляйтесь вперед, и немедленно.

— Сейчас, сейчас! — успокаивающе сказал Цибуля. — А как там обстановка?..

— Бой начнется — увидите! — отрезал Гурьев и прошел вперед.

Зина пришла на КП батальона. Цибуля, накануне отпустивший ее в роту, срочно вызвал обратно на батальонный медпункт. «Вот еще! — досадовала Зина. — Не даст в своей роте побыть! Без меня обойтись не может!»

Хотя и в батальонном медпункте вполне хватало работы, в своей роте Зина чувствовала себя больше на месте: чем она хуже Ольги? Ведь Ольга все время на передовой.

Цибули в медпункте не оказалось: он куда-то вышел. Старик санитар, хитро улыбаясь, сказал Зине:

— Придется вам поплясать. Вот письмо. Какой-то ездовой передал.

Он извлек из кисета смятый бумажный треугольник и протянул его девушке.

Зина даже вскрикнула от радости. Она скорее почувствовала, чем увидела, что письмо от Бориса. Быстро взяв письмо, она развернула его и, нагнувшись к коптилке, стоявшей на столе, торопливо прочла:

«Зина! Извини, что погорячился. На медсанбат мне не пиши: я оттуда ушел. Только что вызвали к комдиву. Он, кажется, звонил Б. насчет меня. Обратно пока не иду. Сейчас получил назначение — временное, только на этот бой. Надеюсь, что обо мне теперь плохого не скажут. Жди меня.

Борис».

Счастливая, с радостно бьющимся сердцем, Зина начала читать снова. Эта маленькая, торопливо набросанная записка для нее была полна глубокого и чудесного смысла.

Вернувшись с переднего края, Бересов отправился на свой НП, откуда теперь он уже не уйдет в течение всего боя.

— Ого, сколько гостей собралось! — сказал он, войдя в землянку.