Насты

– А разве мы еще не организация? Вон и корреспонденту лапши на ухи навешали.

– Да, – согласился Данил, – но сейчас это можно сделать официально!.. Да-да, это как бы совсем чудно, но качки же создали? И зарегили! А когда мы тоже напишем свою программу, подведем идеологическую базу, то никуда не денутся, тоже зарегистрируют, иначе нарушение наших исконно-посконных человеческих прав людей. Можно в Геную…

– В Гаагу, – поправил Зяма, – или в Страсбург. А то туды и туды.

– Вот-вот, – сказал Данил и хохотнул. – При удаче сможем даже попасть в Думу!

Грекор заржал:

– В Думу?.. Га-га-га! В жопу разве что.

Зяма напомнил вежливо:

– Нужно еще и какое-то количество членов. И ячейки на местах.

– На каких местах? – спросил туповатый Грекор.

– В регионах, – ответил Зяма и пояснил: – Регионах страны, а не сисек. Но, как все понимают, численность наберем запросто. У нас вся страна в говне тонет, и все почему?.. Ага, поняли!.. Это все наши потенциальные члены. А вот составить программу будет непросто…

Я помалкивал, слушал, а Валентин проговорил медленно:

– А почему непросто? Все составлены примерно одинаково. Как программы власти, так и оппозиции. И обещают то же самое, только соревнуются, кто наобещает больше.

Люська прощебетала, хлопая ресницами:

– Так и назовемся партией настов? А как тогда объясним название?

– Как протест, – сказал я. – Сейчас все против чего-то да протестуют. Все андерграунд – сплошной протест. Художники-передвижники протестовали против классицизма, за что их поперли из Художественной академии, протестовали экспрессионисты, абстракционисты, протестовали протестанты… в общем, никого не удивит, что мы протестуем против всего!

– В бюллетенях, – напомнил Грекор, – что на выборах, есть даже строчка «Против всех». Нас опередили.

– Если против всех, – сказал Валентин педантично, – то это анархисты. Мы должны как-то отличаться.

– А можно быть анархее анархистов?

– В нашем мире все можно, – сказал я. – В общем, так и объявим, создается партия настов.

Люська сказала обиженно:

– Я не понимаю, почему должны именоваться настами, если мы – сруны! Для политкорректности? А как же наш протестный перформанс?

– Ну да, – сказал Валентин и быстро посмотрел на меня, – для массового понимания нужна некая политкорректность…

Она вспикнула:

– Но это же уступка тем, с кем боремся!

Валентин сказал, морщась:

– Это тактическая уступка. С ее помощью нам проще легализоваться.

Грекор завопил:

– Легализоваться? Легализоваться? Играть по их правилам?

– Ну да, временно…

– Да пошел ты! Предатель!.. Мы боремся против этого мира, ломаем систему, а ты с ним на сделку идешь? Мы, сруны, а не какие-то насты, должны гордо нести знамя срунства, а не какого-то непонятного настизма! В слове «настизм» нет ничего вызывающего, эпатирующего, как любит выражовываться наш затурканный скрипконосец. На что он умный, и то понимает, что в настизме поблекнем, выродимся, потеряем революционный запал!

Зяма, что вдруг оказался в центре апелляционного кризиса, к нему обращаются обе стороны, беспомощно поворачивался то к Валентину, то к Грекору, наконец сказал примирительно:

– Но если у нас будут проблемы с регистрацией нашего движения?..

– Почему? – вскинулся Грекор. – У нас что, свободы отменили? Так мы щас организуем митинг за свободу Анжелы Дэвис!

– А кто это? – спросила Люська испуганно.

Он раздраженно пожал плечами:

– Да какая разница? Не знаю, конечно. Просто от деда часто слышал: «Банда Маннергейма» и «Свободу Анжеле Дэвис». И еще про Лумумбу говорил, но «Лумумба» не так звучит, как «Анжела Дэвис», хотя тоже, наверное, девка клевая…

Валентин красивым жестом развел руками и проговорил голосом преподавателя с кафедры:

– Даже в самом свободном обществе многое не позволяется. К примеру, пачкать стены. Потому, если возникнут проблемы… повторяю, только в случае, если возникнут проблемы!.. мы можем зарегистрировать наш фронт как «Настизм», но сами будем знать, что это срунство, и все другим объявим. И… погоди, Грекор, не кричи!.. нас все поймут и оправдают. Потому что это не мы переменили официальное название, а власть, с которой боремся, заставила переменить. А все будут называть нас по-прежнему срунами, а движение – срунством, потому что мы – Россия, у нас все читается между строк, во всем понимается второй смысл, потому что мы – духовный народ-рогоносец.

– Богоносец, – уточнил я.

– Да знаю, – ответил Валентин, – но рогоносец – звучит лучше. Я вот сразу представляю себе сказочного единорога с крыльями, прекрасного и сверкающего…

– А я другое представляю, – пробормотал Грекор с угрозой, – эстет ты наш хренов. Хотя, думаю, у нас все названия перекручиваются, так что как ни назови, а приклеится то, что улица восхочет… Ладно, ребята, мне пора. Спать я предпочитаю дома в своей постели.

Данил со вздохом поднялся, мощно повел плечами.

– Я тоже, – сказал он, – в чужой мышцы тают, как воск.

Валентин долго собирал листки на столе, а когда все вышли, сказал доверительно: