Насты

– Власти, опасаясь военных, посадили там на все руководящие должности таких ничтожеств, которым самим нужно утирать носы. Понятно, что те и не шелохнутся, даже если Москва будет гореть почище, чем при Наполеоне!

– А если, – спросил я на всякий случай, – этих заплывших жиром генералов сместят молодые и энергичные офицеры?

– Их уже убрали, – отпарировал он. – Еще Ельцин начал это дело, а теперь в армии все, вплоть до лейтенантов, меньше всего думают о России. Нет-нет, вмешательства со стороны армии не будет! Это главное, что вчера удалось понять.

– Это было так важно?

Он кивнул, лицо стало очень серьезным.

– Очень. Были опасения, что Кремль может решиться на заманчивый опыт Тяньаньмэня. Но у российской власти нет решительности ни Сталина, ни сегодняшних китайских лидеров. А это значит, ваши руки развязаны. Вы сможете действовать… увереннее. Я уже сказал Денису, чтобы переходил на новый уровень. Кстати, для него намного более привычный. В некоторых делах он вообще мастер, уже увидите… надеюсь!

Я слушал и втихую радовался, что другие вообще обгадились, хотя, конечно, обидно, что бесплатным концертом какого-то Фридриха Габбеля, что не входит ни в одну десятку рок-исполнителей, смогли оторвать две трети тех, кто в противном случае пришел бы на митинг протеста против произвола Кремля.

– Надеюсь, – ответил я, стараясь, чтобы голос звучал солидно. – А мы со своей стороны постараемся сделать все так, как задумали!

Он снова усмехнулся, но теперь я понял, что это значит. Никому в мире еще не удавалось сделать все, что задумывал, но если получалось хотя бы половину, это и было большой победой.

– Авторитарные власти, – сказал он, – как допотопный динозавр, реагируют медленно.

– В России, – пробормотал я, – именно такая власть.

– Вот-вот, – сказал он, – мелкие звери уже отгрызают ему половину длинного мясистого хвоста, а сигнал оттуда только доходит до мозга! Там долго обрабатывается, после чего динозавр получает команду повернуть голову и посмотреть в удивлении назад: что это там его вроде бы чуть укусило?

– Это вы о вчерашней передаче новостей?

– Будут еще, – пообещал он. – Но теперь это почти ничего не изменит.

– Надеюсь, – ответил я сдержанно.

Меня он подбадривает, хотя, как чудится, сам не очень уверен в том, что кремлевские власти так и будут глупо пассивничать, отдав инициативу оппозиции.

Первый шаг, хоть и очень запоздалый, власти уже сделали, наконец-то начав запоздало показывать на телеканалах, подконтрольных Кремлю, видеоматериалы насчет митингов, шествий и демонстраций оппозиции. Упор делался на кадры, где, к примеру, омоновца сбили с ног и торопливо бьют ногами пятеро здоровенных парней, или как девушки бросают камни в полицию, но если их пытаются остановить, визжат, отбиваются и вопят о нарушении исконных демократических прав и либеральных ценностей права на самовыражение в любой форме.

– Властям не верят, – возразил я. – Неважно, что показывают! Если Кремль скажет, что дважды два равно четырем, все назло будут говорить насчет пяти, а то и про ту самую стеариновую свечу!

– Вот и прекрасно, – сказал он с удовлетворением. – Как я уже сказал, у российской полиции, ОМОНа и тем более армии нет никаких убеждений. Они просто существуют. А работу выполняют только потому, что за нее хоть как-то, но платят. И еще потому, что на другую работу, по сути, неспособны. Ну разве что асфальтировать улицы, но такой работой брезгуют, предпочитая нанимать таджиков или узбеков, как в Европе нанимают турок, а в Штатах мексиканцев. Потому российская полиция вскоре начнет разбегаться.

– Почему?

Он посмотрел на меня очень внимательно.

А вы забыли, что мы уже в новом мире, где каждое наше слово, движение или жест – фиксируются? И не только установленными везде видеокамерами на перекрестках улиц, в крупных магазинах, аэропортах и даже в подъездах домов, но главное…

Он сделал паузу, я договорил:

– Самими демонстрантами?

– Верно, – подтвердил он. – У каждого есть мобильник с фотоаппаратом и видеокамерой. Вы можете крушить автомобили и разбивать витрины, не подозревая, что вас снимают из десяти разных мест, в том числе и кто-то из ваших приятелей. Но молодежь, к счастью, об этом просто забывает, а вот полиции и ОМОНу постоянно напоминают, что каждый их шаг фиксируется, иски могут посыпаться градом, а если в самом деле где-то преступят черту, то все руководство ОМОНа затаскают по судам, российским и международным. Догадываетесь, что из этого вытекает?

Я подумал, сказал неуверенно:

– Хотите сказать, что полиция и ОМОН побоятся разгонять… слишком жестко?

– И даже армия, – подчеркнул он. – Потому генералы ее и не выведут. Помнят, что Страсбургский суд привлекает и за меньшие преступления.

Я возразил:

– То другое дело! А если, как я уже сказал, какие-то младшие офицеры, в которых сердца для чести живы, выведут свои части на улицы Москвы, спасая положение? Армия не на зарплате. И не живет в Москве, где семьи.

Он покачал головой: