Насупротив!..

Домов пятьдесят кряду были обхвачены пламенем. Пожар был в полном разгаре, так что горела даже трава, росшая по улицам. Народ, видимо, отступился тушить, и только около домов, еще не загоревшихся, суетились мужики, вытаскивая пожитки и выгоняя скотину.

– Что же вы руки-то сложимши стоите? – прикрикнул Максим Петрович на кучку мужиков, которые действительно стояли праздно, сложив руки.

– Гнев божий, Максим Петрович! – отвечали из толпы. – Ничего не поделаешь. В церкву за Неопалимой купиной послали. Хотим кругом всего пожарища обнесть. Может, господь и смилуется…

– Бог-то бог, да сам не будь плох! – кричал Максим Петрович, ухватываясь за длинный багор. – Ломай избу! – командовал он, преграждая огню дальнейшую дорогу. – Разноси весь двор. Бабы! Живо у меня воду носить; коли замечу какую, што ленива, ох, проберу!.. Такого жару задам!..

Работа закипела тем деятельнее, что скоро показался священник с Неопалимой купиной в руках. Причт и громко плачущие бабы погоревших домов сопровождали процессию, обходившую с образом широкое пожарище…

– Вот какой дикий народец! – говорил мне запыхавшийся Максим Петрович, когда пожар значительно утих. – Ни до чего-то этот народец своим умом не дойдет. Не приди я, ей-богу, все село корова бы языком слизнула. Теперь ничего – утихает помаленьку.

– Ну и слава богу! Теперь прощай, Максим Петрович. Вот тебе за приют твой, за твою ласку.

– Очень благодарен, сударь! Позвольте ручку поцеловать! – И он бросился целовать мою руку, которую я не успел отнять.

– Эх, Максим Петрович, напрасно ты это делаешь, – сказал я ему. – Я этого так же не люблю, как ты не любишь, когда тебе «вы» говорят.

– Это дело другое, сударь… чего нельзя, так нельзя… Вы уж лучше не обижайте меня на прощанье-то; а то я завтра же управляющему доложу, какой такой необузданный народ наши мужики и какую они вам грубость учинили! – заключил Максим Петрович, весело посмеиваясь.

1862