Наталья

Он открыл дверь своим ключом и осторожно вошел. Прихожая и коридор, ведущий в большую комнату, оказались тщательно прибранными. На вешалке, обвиснув, мирно дремали знакомые одежды: мамина шуба, платок, его старая куртка. Было очень чисто в прихожей. Не раздеваясь, он шагнул в коридор, испуганно покосился на приоткрытую дверь туалета и пошел дальше; заглянул в большую комнату, потом в свою, оставляя двери распахнутыми — очень хотелось поскорей распахнуть все двери. Порядок в комнатах был свеженький, идеальный, и никого в квартире не было, разумеется. Он вернулся в прихожую, разделся, затем, проскочив приоткрытую дверь туалета, заглянул в кухню — там тоже не было никого: кафель сиял белизной, чайник покойно дремал на троне, на третьей конфорке плиты — пузатый, красный, надраенный идолище, божок домашнего очага. Развернувшись, Николай включил свет в ванной комнате, осторожно вошел и с ходу наткнулся на стиральную машину, выдвинутую на середину, а на ее месте, между унитазом и ванной, стояла стремянка. Они действительно ничего не трогали в ванной комнате. Николай стоял и смотрел. На обрывок потертого пояска от маминого халата, свисавший с крестовины сливной трубы под потолком; на стремянку смотрел, на мамин платок — скомканный носовой платочек, лежавший на стиральной машине. Он взял его, и ему показалось, что платок сохранил сырость последних маминых слез. И пахло от него мамой. Он помнил запах ее носовых платков, она часто теряла их, забывая то в изголовье дивана, то на подоконнике в кухне, ничего не стоило оживить в памяти ее голос, интонации, этот с детства едва ли не ежевечерний вопрос: 'Коль, ты не видел мой носовой платок? «Видел, — с готовностью ответил голос изнутри. — Он в туалете на стиральной машине».

Он понюхал платок, потряс головой, стряхивая наваждение, и опять зарылся в платочек носом. Уже все подготовив, она сидела на стремянке, сморкаясь и вытирая слезы, потом бросила платок на дюралевую крышку машины и встала. В воздухе еще витал дух чего-то дикого, грубого, нечистоплотного — того, что свершилось потом, — оно, кажется, даже имело свой запах, от которого шерсть становилась дыбом; чувствуя, как плавятся мозги, Николай обошел стиральную машину и прямо в унитазе увидел мамин шлепанец. Другой обнаружился в ванной. Мелькнула какая-то пришлая мысль про большой разброс. «Почему же ты не сняла тапочки?», — прошептал он в отчаянии. Все поплыло перед глазами, сердце обмякло и стало проваливаться, проваливаться — он вывалился из туалета, на ватных ногах шагнул в кухню, сполз по стене и долго, схватясь за сердце, сидел на полу, отлученно глядя в пространство… Потом все прошло. Сердце прошло, дав знать о своем уходе холодной испариной по всему телу. И даже какое-то облегчение, чуть ли не моральное, принес этот мимолетный припадок слабости.