Наталья Бондарчук. Мужчина моей жизни

Он весь испереживался! Глаза у него были мокрые. Принес в подарок цветные карандаши, а я призналась, что уже рисую красками – и его масляными, и акварелью. Папа заметил, что я похожа на Наташу Ростову – кареглазая, худенькая, хорошо бы, дескать, снять меня в «Войне и мире» в роли Наташи-девочки. (Но утвердил в итоге голубоглазую Людмилу Савельеву, она сыграла героиню Толстого и в подростковом возрасте, и в более зрелом.) Алеши с нами не было: не успел, появился с букетиком фиалок, когда отец уже уехал.

С того раза мы с папой стали общаться регулярно, и постепенно все мои претензии и обиды – почему не виделся со мной? – остались в детстве. Значительно позже мне не раз попадались статьи, в которых писали, что Бондарчук всю жизнь любил только мою маму. Неправда: у них после развода сохранялись неплохие отношения, но отец искренне полюбил Ирину Скобцеву, иначе между родителями не случилось бы разлада. Знаю, Ирина Константиновна всегда жила своим мужем, в чем я со временем убедилась.

– Не ощущали рядом с отцом скованности, не стеснялись, все-таки росли отдельно?

– Совершенно не робела, рассказывала самое сокровенное. Мне только всегда его не хватало. Папа много и напряженно работал: снимал фильмы и сам обычно играл одну из главных ролей. Мой Ваня по сию пору вспоминает, как мы с ним и его отцом, Колей Бурляевым, будучи в Ленинграде, поехали к дедушке на съемки «Красных колоколов». Огромная массовка, тысяч пятнадцать участников. Эти движутся в одну сторону, те в другую, все полыхает спецэффектами – дело происходило вечером, и над бескрайним людским морем царит папа.

Внук спросил, как же он снимает, дед ответил: «Разрываюсь, Ванечка, разрываюсь». Потрясенный ребенок затаил мысль: когда вырастет, станет помогать дедушке на съемочной площадке, чтобы не разрывался. Я тоже была обескуражена:

– Пап, как же ты со всем этим справляешься?

В ответ услышала шутливое:

– Никак. Оно само.

Действительно невозможно поверить, что человек может так гармонизировать хаос.

Федя рассказывал, как однажды они со старшим сыном Никиты Михалкова Степаном пригласили отцов в ресторанчик. Просто пообщаться. Через десять минут душевного разговора те переключились на темы кино и сидевших рядом отпрысков уже не замечали.

«Моя жизнь – это мои фильмы», – писал папа. При этом сокрушался, понимая, что кино отняло у него многое из того, что необходимо человеку: «Я не видел, как выросли мои дети… Всегда работал, работал и работал на эту иллюзию – кинематограф. Правильно ли я жил?» Теперь, сама занимаясь режиссурой, знаю, несколько эта работа поглощает. Неважно что ем, где сплю, главное – снять сцену, потому что ответственность чудовищная.

Опять же, когда человек живет другой реальностью, характер не улучшается: люди, целиком погруженные в творчество, часто тяжелы в семейном быту. Как-то раз мы с отцом сидели в его кабинете, он только прилетел из Италии и поставил привезенную пластинку с чудесной мелодией, папа очень любил музыку. Вошла Ирина Константиновна: «Сереж, сделай, пожалуйста, потише, дети засыпают». Он посмотрел на жену – и прибавил громкость. Меня это поразило. Почему отец так поступил? Может оттого, что привыкнув командовать толпами, не терпел, когда управляли им самим, даже в такой мягкой, деликатной форме?

Сложным он был человеком, и это приходилось принимать как данность. Со временем я поняла: годы, проведенные без него, пошли мне во благо. В период взросления отсутствие бытовых, кухонных отношений с отцом привело к тому, что не относилась к нему панибратски, когда по пустякам обижаешься и выясняешь отношения. Нет, я воспринимала его совсем по-другому, понимала, что это большой художник, который никому не принадлежит, точнее – принадлежит всем.