Наталья Кирилловна. Царица-мачеха

Возле стены, покрытой вьющимися растениями, располагались маленькие передвижные столики. Всё по европейскому образцу, где не было принято, чтобы гости переходили из салона в столовую, ибо тем самым нарушался уют и комфорт застольных бесед. На московское общество Матвеев смотрел с высокомерием европейца, потому не тешил себя иллюзиями создать в своём особняке подобие европейского салона, где блещет ум, где в живом разговоре можно узнать последние новости, незаметно выведать чужие мысли и высказать своё мнение. Но он ценил житейский опыт москвитян, их остроумие, хотя и тяжеловесное, и старался подбросить им спорную тему, чтобы задеть их за живое. Он знал, что бояре почитали за честь побывать на его журфиксах, любили потягаться между собой в умной беседе. Здесь он сколачивал круг своих людей и делал свою политику.

Столы у Матвеева не ломились от закусок. Хозяин: приучил своих гостей довольствоваться десертом. Были тут воздушные пироги и коржи, засахаренные фрукты, и стояло несколько бутылок какого-нибудь иноземного вина.

И главное, здесь царило правило: каждый волен был задавать любому из присутствующих вопрос по своему разумению и вкусу. Эта свобода многих прельщала, но многих и настораживала.

Когда гости заняли свои места за столиками, Матвеев повернулся к боярину Хитрово:

   — Ты, Богдан, ныне припозднился. Изволь платить штраф: начинай беседу, задавай вопрос.

Богдану показалось, что Матвеев не случайно поспешил обратиться к нему. «Видимо, хочет завлечь меня в свою игру. Нетерпелив, однако, советник. Да что за игру он затеял?» — думал Богдан, несколько ошеломлённый неожиданным обращением к нему.

   — Условие принимаю. Но я не останусь в долгу и свой вопрос задам тебе первому. А вопрос мой таков. Всем ведомо, что ты человек государственного ума. Мы с тобой оба выбились из низов. Я исподволь следил за тобой со стороны и знаю, сколь крутыми были твои горки. То было доброе слежение. Никогда не желал я тебе зла. Но дорожки наши расходились всё далее и далее. Уж не обессудь за правду: я перестал понимать тебя...

   — Богдан, ты, никак, надумал умучить нас длинной речью, — перебил его Матвеев.

   — Как же нетерпелив ты, Артамон! В кои-то веки пришлось говорить в открытую... Но вопрос мой не за горами, я давно готовил его тебе. Почто ты сам и твои люди теснят царевну Софью?

Гости притихли, и по наступившему молчанию можно было понять, что не один только боярин Богдан думал об этом.

Матвеев, казалось, удивился вопросу, но ответил сразу:

   — Первый раз слышу, что царевну кто-то теснит. Ежели на то были её жалобы, то об этом у нас говорено с государем. А что говорено с государем, не подобает обсуждать. Скажу тебе, однако, что в своих действиях я блюду интересы царской семьи и, как наставник, могу также сказать, что Софья заленилась. Она перестала заниматься богословием и риторикой, кроме того, уличена в нечестных играх, а невежеством своим язык русский оскверняет.

   — Остановись, Артамон! Подобает ли тебе, царедворцу, унижать царевну поносными словами? Не послушать ли нам её учителя и наставника Симеона?

Боярин остановил свой взгляд на Симеоне Полоцком, придворном поэте и наставнике царских детей.

Невысокого роста монах Симеон давно уже сидел потупившись, напуганный смелыми словами боярина Хитрово. Некогда скромный учёный из Полоцка, он был в приближении у царя Алексея, который и дал эрудиту Петровскому имя Полоцкого. Алексей ценил энциклопедические познания Симеона и доверил ему обучение и воспитание своих детей. Он был хорошим учителем, ибо учил без принуждения и был примером для них любовью к знаниям и трудолюбием. Он находил время делать переводы, писать стихи и пьесы для придворного театра.

Но дипломатом он был плохим, в житейских делах был робок и нерешителен. Когда дворецкий Хитрово обратился к нему, он совершенно сник при мысли, что должен принять какое-то решение. Мудрый старик давно чуял приближение перемен и что ему придётся приноравливаться к новой политике. А что делать ему ныне? Матвеев наращивает силу, ему опасно перечить. Но и боярин Хитрово — дядька царевича Фёдора, наследника престола. Да и чин дворецкого самый важный при царе.

Привычным жестом Симеон нажимает обеими руками на посох, так что обнажаются костяшки худых пальцев. На лбу проступают капельки пота, а клобук надвигается по самые брови. Наконец он произносит тихим, но твёрдым голосом:

   — Царевна Софья — девица учёная и книжная. А про то, что она язык-де русский оскверняет, я не слыхал. Вот разве что послы иноземные притчи разные сказывали о некой придворной девице, коя не искусна в русской речи.

   — А не о царевне Софье было сие говорено? — оживился до этого хмуро молчавший Матвеев.

И пока Симеон растерянно молчал, снова подал голос боярин Хитрово: