Наталья (московский роман)

— Где Инна Дмитриевна? — с порога ору я.

— Тише, тише, — шипит секретарь. — Она в кабинете, занята.

Я открываю дверь в кабинет, не спрашивая.

Она вскидывает на меня глаза.

— A-а… Появился, солнце ясное.

Я киваю. Инна Дмитриевна — зам. декана по учебной части, она моя телохранительница, совсем как в древнем мире (только она мое тело от учителей охраняет). Так как по всем теориям самых невероятностей меня давно уже не должно было быть в этом институте, никак. А я еще здесь.

— Можно?

— Чего уж здесь спрашивать, раз вошел.

Я сдавленно улыбаюсь.

— Ну что, видел уже Ермилову, обрадовала она тебя, что до экзаменов не допустит, только через ее труп. Так и сказала, я ее такой впервые за пятнадцать лет видела. А повидать мне многое пришлось. И многих.

Я молчу.

— Каяться пришел, что ли? Что, больше не будешь?

— Нет. Я… занять два рубля пришел.

— Ну, ты даешь. Но смотри, я больше за тебя заступаться не буду, надоело. Вот тебе два рубля, — она быстро вынула из кошелька, лежащего на столе, — и чтоб мои глаза тебя больше не видели.

— Не то слово, что спасибо, Инна Дмитриевна, просто благодарен по гроб. Когда книгу, то есть повесть, об институте напишу, только вам ее и посвящу и ради вас ее и напишу: чтобы воспеть, вернее, произнести слово в признание вас и — в благодарность.

— Ладно уж, иди и постарайся уговориться с Ермиловой, в остальном… я тебе помогу.

Я выскользнул из кабинета. И понесся к Шурику, одиноко томящемуся у читалки. Я и правда собирался посвятить ей повесть. (Когда она только будет написана?)

Шурик ждал меня терпеливо.

— Саш, ты где был?

— У Инны Дмитриевны.

— Предупреждать вызывала?

— Не-а, деньги занимал.

— Чего?!?

— Деньги занимал, — повторяю я.

— Зачем?

— Нам на пиво.

— Ну, ты даешь!

— А что, она такой же человек, как и все. Только доцент и образованная в русском языке больше нас с тобой.

— Саш, а ты как думаешь, она пиво пьет?

— Шур, честно сказать, не знаю. Но в следующий раз спрошу.

— Ты что, еще раз занимать собираешься?!

Глаза у него открылись.

— Нет, — успокоил я его, — когда долг возвращать буду.

Он засмеялся, и мы пошли с ним мимо аудиторий, лекций и занятий к ближайшему пивному ларьку.

Я ждал ее все утро. Потом день. Потом вечер, но она не приехала. Наверно, не смогла. На следующий день ее тоже не было, и еще на другой — тоже. Мне было больно, но спокойно, она же обещала, как только сможет, вырвется.

Наступил следующий день, в который ее ждать не стоило: была суббота.

Я проснулся поздно и услышал стук. Вскочил открыть дверь и увидел брата на пороге. Я лег опять в кровать, став совсем грустным: я думал, это она.

— Ты, никак, не рад видеть брата, Санчик?

— Нет, что ты, очень рад.

— По тебе вижу, — он улыбнулся.

— Чего, Борь, сегодня катастрофа какая-нибудь?

— Почему? — спросил он.

— Ты сам встал, оделся, да еще и пришел без моих побудок, в субботу!

— В баню хоцетца. Пойдем?

Это я его к баням с парными приучил, сначала он считал меня сумасшедшим — ходить в баню, когда ванна есть. Но тут и ванны не было…

— Я не знаю, Б., я…

— Ладно, не придумывай, сегодня суббота, и, если я правильно понимаю, она не приедет, так что нечего ждать. Оставишь записку, мы через час вернемся. Давай одевайся. — И он стащил с меня одеяло и стоял ждал, неприятно улыбаясь.

— И зачем тебя, Борь, родили? Не понимаю.

Было холодно, мерзко и неуютно.

— И зачался, главное, из миллионов молекул, вариантов.

— Ты у меня повякай!

Я уже оделся, и он тащит меня к двери.

— Минуту. — Я взял ручку, лист и написал на нем:

«Наталья, мой брат утащил меня в баню. Я очень ждал тебя. Буду через час. Пожалуйста, подожди. Ключ в том же месте».

Я аккуратно воткнул записку, свернутую в четыре раза, и проверил, не упадет ли она вниз, потому что вдруг Наталья не заметит ее на полу и — уйдет, а брат в это время дергал меня за руку и говорил, что я шизофреник. Добавляя по дороге, когда оттащил мое тело от двери, что мне лечиться надо.

Уже у выхода из дома я еще раз оглянулся: записка торчала во мраке.

Мы садимся на троллейбус, чтобы доехать полторы остановки до Таганки. Лень идти. Я стою у дверей и наблюдаю за тротуаром, ведущим от метро на площади к моему дому: вдруг будет идти Наталья и я ее увижу. И еще: на пять минут меньше будет целого часа. Боря смотрит на меня и, так как я стою далеко, а он культурный, крутит пальцем у виска.

Мелькает кто-то в дубленке: это она. Я трезвоню в звоночек, и троллейбус резко останавливается.

— Ты что, сдурел! — орет мой культурный брат.

— Подожди у Таганки.

Я выскакиваю и несусь в открывшуюся дверь.

И догоняю ее.

— О, простите, девушка, я думал…

— Ничего, ничего, — она спешит дальше.

— Ну что, шизофреничный?

— Не она, ошибся.

— Идем скорей, я замерз.

Я плачу за билеты, у меня есть деньги, я вчера заезжал к папе вечером в гостиницу.

Мы раздеваемся. Покупаем у банщика веники и несемся в парилку: в предбаннике холодно.

Я парюсь до одурения и боли, забравшись к самому потолку, Боря чуть ниже, он не может высоко, непривычно.

После душа мы выходим и заворачиваемся в простыни, которые на нас любезно накидывает банщик, который знает меня и знает, что от меня получит.