Наташа и другие рассказы

Я пошел в публичную библиотеку Сан-Франциско и еще раз просмотрел микрофильм со старыми номерами «Сан-Франциско кол булетин». Прочитал о шестидневном велосипедном заезде в Механическом павильоне. Победил в нем парень по имени Миллер, который 18 тыс. раз объехал трек на велосипеде фирмы «Элдридж», накрутив в общей сложности 3527 километров. Дело было в феврале 1899 года, Хоински тогда дрался с Малышом Маккоем и проиграл по очкам. После боя Эдди Грени, «спортсмен, политик и лучший друг Джо», посоветовал ему больше не выступать: он считал, что Джо стал не тот, что прежде.

Бабушка угасала день за днем, как будто болезнь знала, что миновали еще одни сутки. Сегодня она сидела в кресле у себя в комнате, завтра — не могла встать с постели, а через день у нее не было сил повернуться на бок. Три раза в неделю приходила медсестра, каждое утро еще одна женщина убиралась в доме и мыла бабушку. Как-то раз, когда все считали, что ей уже не подняться, бабушка ночью пошла в ванную, но на полпути упала и рассекла скулу об угол комода.

Я звонил, и мне передавали слово в слово все, что она сказала за день, хотя ближе к концу она больше молчала. Однажды мама услышала, что бабушка стонет, и спросила, что у нее болит, и бабушка сказала: сердце. Мама запаниковала, потому что доктора про сердце ничего ей не говорили. Бабушка сказала, что у нее болит сердце за дедушку, что же с ним будет. Мама, как обычно, стала уверять, что бабушка поправится. Идиотка, сказала бабушка, не смейся над матерью, довольно-таки скоро ты будешь плакать.

Чарли отвел одну комнату в доме под свои боксерские реликвии. Здесь он держал приз «Американской ассоциации журналистов, пишущих о боксе» — он получил его в 1982 году — и фотографию с церемонии вручения. Он хранил репортерские пропуска на поединки, проходившие в свое время в Атлантик-Сити, Токио, Сакраменто и в других городах. Там же висели снимки с автографами и портреты в рамках боксеров, которые давно закончили выступать. В шкафу Чарли завел картотеку, разместив ее в коробках из-под сигар, пластиковых контейнерах и ящиках для инструментов. На стенах кое-где виднелись следы от фотографий, которые он продал: из стены торчали гвозди, белесые прямоугольники выдавали пустующие места. Пяти снимков Танни и Демпси[19] ему хватило, чтобы оплатить медицинские счета.

Когда Чарли принялся рыться в поисках нужной коробки из-под сигар, его хватил второй удар, и все посыпалось на пол. Я не успел поддержать его, но он упал правым плечом на деревянную стенку и поэтому не так сильно ударился головой. Он дышал, но, по-видимому, был без сознания. Падая, Чарли рассыпал репортерские пропуска. Один, с фотографией семидесятых годов, спланировал на его правую пижамную штанину. Судя по снимку, Чарли был когда-то хорош собой.

До болезни бабушки я часто заходил к ней и слушал, как она болтает на идише с друзьями по телефону. Я сидел с бабушкой, дедушкой и их ровесниками, когда они говорили о войне. До войны они умели мастерить коньки из проволоки, деревяшек и веревки. Дедушка делал их в Латвии точно так же, как бабушкин брат — в Литве. В те времена, вспомнила бабушка, был такой чудак — шарманка. Он ходил из города в город, носил с собой гармошку, маленькую белую мышь и умел предсказывать будущее. (По-русски он назывался катаринщик, перебил ее дедушка.) Когда шарманка приходил в их местечко, дети бегали к нему погадать, давали мелкие монетки. Но бабушка была уверена, что, если бы даже задала ему вопросы правильно, жизнь все равно сложилась бы так, как сложилась.

И все-таки во время войны чудо произошло — ведь они выжили, а немцы погибли. Бог подтвердил им, что Он есть, хотя гораздо больше фактов было за то, что Его нет.

Мне предложили поехать с Чарли на «скорой помощи», и я согласился. Сел сзади рядом с двумя санитарами. В дороге Чарли был совсем плох, но к тому времени, когда его состояние стабилизировали, он уже лежал в отдельной палате, а я все еще слонялся по больнице, неизвестно чего дожидаясь. Врач решил, что я хорошо знаю Чарли, и, поскольку меня привлекала возможность стать участником последней драмы в его жизни, я делал вид, что знаю о нем больше, чем на самом деле.

Когда я позже вечером зашел в палату, Чарли был в сознании, но речь к нему не вернулась. Врач спрашивал его про семью. Нужно было подписать кое-какие бумаги, на всякий случай. Чарли мог общаться только при помощи блокнота, в котором писал правой рукой — она еще могла кое-как двигаться.

— Есть кто-нибудь, с кем вы хотели бы связаться?

В ответ Чарли закатил глаза. Точно так же отреагировал бы совершенно здоровый человек.

— Братья, сестры? Дети?

Чарли перевел взгляд с врача на другую сторону комнаты.

— Если у вас есть дети, мистер Дэвис, надо им сообщить, что с вами. Они должны быть в курсе. Сейчас самое время.

Чарли устало покачал головой. Это не значило, что детей нет; это значило, что лучше бы доктор оставил его в покое. Доктор подошел к Чарли с правой стороны с блокнотом и карандашом в руках. Он поднес их к лицу Чарли и стоял над ним, дожидаясь.