Наташа Кампуш. 3096 дней

Когда я в следующий раз не сразу отреагировала на его указание, он целенаправленно кинул в меня ковровым ножом. Острейшее лезвие, разрезающее ковер как кусок масла, вонзилось мне в колено и застряло в нем. Мою ногу обожгла такая дикая боль, что мне стало плохо. Я чувствовала, как по ноге струится кровь. Увидев это, он заорал как невменяемый: «Прекрати! Ты оставишь пятна!» После этого схватил меня в охапку и потащил в ванную комнату, чтобы остановить кровотечение и перевязать рану. Я находилась в полном шоке и еле могла дышать. Похититель раздраженно плеснул мне в лицо холодной водой и потребовал: «Прекрати выть!»

Позже я снова получила мороженое.

Вскоре он начал бить меня и во время работы по дому. Расположившись в своем кожаном кресле и наблюдая, как я на карачках мою пол, он комментировал каждое мое движение издевательскими замечаниями: «Ты тупая даже для уборки». «Ты же не в состоянии нормально оттереть пятно».

Молча уставившись в пол, я внутренне кипела, а внешне убирала с удвоенной энергией дальше. Но и этого было недостаточно. Внезапно на меня начинали градом сыпаться неожиданные пинки в бока или по ногам. До тех пор, пока все не начинало сверкать.

Как-то раз, когда мне было тринадцать лет, я недостаточно быстро вымыла кухонную плиту. Похититель сильно пнул меня в копчик, я отлетела и ударилась об ее угол. Да так, что у меня на бедре лопнула кожа. Несмотря на хлещущую кровь, он отправил меня в подвал, не дав пластыря и не наложив повязку, раздраженный видом зияющей раны. Потребовались недели, пока она зажила, еще и потому что в кухне он каждый раз толкал меня на углы. Неожиданно, мимоходом, целенаправленно. И снова лопалась тонкая кожа, затянувшая было рану на бедре.

Он совершенно не выносил, если я плакала от боли. Тогда он хватал меня за руку и тыльной стороной ладони грубо стирал слезы с моего лица, пока я не замолкала от страха. Если же это не давало результата, то он, сдавливая пальцами мою шею, тащил меня к мойке и окунал головой в умывальник. Сжимая пальцами трахею, он грубо тер мое лицо холодной водой, пока я почти не теряла сознание. Он не любил сталкиваться со следами нанесенных им побоев. Слезы, синяки, кровоточащие раны — ничего этого он видеть не хотел. А если не видно, значит, ничего не случилось.

Побои, которыми он меня осыпал, не были систематическими, чтобы я могла определенным образом к ним подготовиться. Они возникали внезапными вспышками, становящимися все более жестокими. Возможно, переступив следующую границу, он еще раз убеждался, что наказание ему не грозит. Возможно, он не мог иначе, как только все сильнее сжимать спираль насилия.

Я думаю, это время я пережила только потому, что научилась отделять от себя подобные прецеденты. Не вследствие сознательного решения, какое принял бы взрослый человек, а благодаря детскому инстинкту выживания. Я покидала свое тело, когда Похититель над ним глумился, и издалека наблюдала над тем, как лежащую на полу двенадцатилетнюю девочку обрабатывают пинками.

До сих пор я вижу эти вспышки агрессии как бы со стороны, будто они были направлены не на меня, а на кого-то другого. Я до сих пор чувствую боль, раздиравшую меня во время ударов и боль, долго сопровождавшую меня потом. Я помню и то, сколько у меня было синяков и кровоизлияний — не было ни одной позы, в которой я могла бы лежать, не испытывая мучений. Я вспоминаю о страданиях, преследующих меня несколько дней, и о том, как долго болела лобковая кость после удара по ней. О ссадинах, о рваных ранах. И о хрусте шейных позвонков, когда он со всей силы ударил меня кулаком по голове. Но эмоционально я не испытываю ничего.

Единственное чувство, от которого мне не удалось избавиться, был смертельный страх, охватывающий меня в такие моменты. Он вгрызался в мой мозг, в глазах чернело, в ушах поднимался звон, а освобожденный адреналин мчался по моим артериям и приказывал: «Беги!» Но я не могла. Тюрьма, вначале державшая в заточении мое тело, теперь поработила и мою душу.

Вскоре мне хватало первого намека на то, что Похититель вот-вот войдет в раж, как мое сердце начинало бешено колотиться, дыхание учащалось, и я впадала в столбняк. Даже когда я находилась в своем относительно спокойном застенке, стоило мне услышать, как Похититель вдалеке начинает отвинчивать от стены сейф, закрывающий лаз, на меня тут же нападал смертельный ужас. Ощущение паники, сохраненное телом после первого опыта животного страха, оживавшее при любом знаке похожей угрозы, не поддавалось контролю. Оно держало меня железной хваткой.

Примерно через два года — мне было 14, я начала защищаться. Сначала это было что-то вроде пассивного сопротивления. Если он начинал орать и замахиваться, я била себя сама по лицу до тех пор, пока он не просил меня прекратить. Таким образом я хотела заставить его смотреть. Он должен видеть, как со мной обращается, удары, которые выдерживала я, должен выдержать он сам. Никакого мороженого больше, никаких конфет.