Наташа Кампуш. 3096 дней

Прошло всего несколько дней, пока сосед снова с нами не заговорил. В этот раз он держал в руке целую пачку фотографий. Похититель сразу незаметно оттолкнул меня в сторону, но я успела кинуть на них беглый взгляд. Это были семейные фотографии, изображавшие его на бывшей родине — в Югославии, и одно групповое фото футбольной команды. В то время, как Приклопил держал перед носом фотографии, сосед безостановочно болтал. И опять я могла разобрать только отдельные отрывки слов. Нет, это невозможно — прыгнуть в бездну. Как сделать так, чтобы этот дружелюбный человек понял меня? Сможет ли он разобрать, что я буду шептать ему в тот самый удачный момент, который, скорее всего, не наступит? Наташа — кто? Кого похитили? Даже если бы он меня понял, что потом? Позвонит в полицию? У него вообще есть телефон? А дальше? Полиция вряд ли ему поверит. Даже если бы патрульная машина отправилась в путь на Холлергассе, у Похитителя осталось бы достаточно времени, чтобы схватить меня в охапку и незаметно дотащить до машины. О том, что произошло бы потом, я даже думать не хотела.

Нет, этот дом не предоставит мне шанс к бегству. Но он обязательно появится, в этом я была уверена как никогда. Нужно только поймать удачный момент.

* * *

Этой весной 2006 года Похититель почувствовал, что я хочу от него сбежать. Он был непредсказуем и вспыльчив, хроническое воспаление пазух носа начало мучить его и по ночам. Днем же он прилагал еще больше усилий, чтобы подчинить меня себе. Эти попытки становились все абсурднее. «Не возражай!» — шипел он, даже если я открывала рот, чтобы ответить на его же вопросы. Он требовал абсолютного послушания. «Это что за краска?» — как-то спросил он, указывая на ведро с черной краской. «Черная», — отвечала я. «Нет, красная. Красная, потому что я так сказал. Скажи, что она красная!» Когда я воспротивилась, на него напала неуправляемая ярость, которая держалась дольше, чем раньше. Удары градом сыпались один за другим, он колошматил меня так долго, что мне казалось, это длилось часами. Прежде чем он снова потащил меня по ступеням в подвал и запер, оставив в темноте, я несколько раз чуть не потеряла сознание.

Я замечала, что сопротивление фатальному рефлексу мне снова дается труднее. А именно — подавить мысли об издевательствах быстрее, чем заживут мои раны. Намного проще было ему уступить. Это было похоже на воронку, если я в нее попадала, она неуклонно затягивала меня в глубину, в то же время я слышала свой собственный шепот: «Идеальный мир, идеальный мир. Все же хорошо. Ничего же не случилось».

Я должна была усилием всей своей воли противиться этой воронке, создавая маленькие островки спасения — мои записи, в которых я опять фиксировала каждое его издевательство. Когда я сегодня держу в руках ученическую тетрадь в линеечку, в которой ровным почерком, иллюстрируя текст аккуратными рисунками моих повреждений, я описывала всю его жестокость, мне становится плохо. Тогда я делала записи, абстрагируясь от себя самой, как будто речь шла о контрольной работе: