– Бессмыслица. В руках Грюммеля все это время находился Дракон Времени, который полностью владел не только телом, но и знаниями несчастного Гелиона Бернштейна – создателя энергетической пушки. Он мог сделать новый образец на своем подземном заводе, но нет, Грюммель пошел воровать.
– Не сходится, хозяин.
– Вот именно, не сходится.
Себастина нахмурилась, видимо размышляя – а не стоит ли ей достать свою книгу и вновь начать строчить, – однако ощущение острой недосказанности взяло верх.
– Значит, все-таки наш враг все время скрывался на самом виду?
– В том-то и дело, что я не уверен! – ответил я и невольно осознал, что повысил голос. Надо держать себя в руках. – Нет самого главного – мотивов. Зачем бы Солермо эл’Азарису творить все это? Чего он хочет? Чего вообще может желать от своего заклятого врага тэнкрис, да еще и король, раз готов предать весь наш род и отправлять под нож пусть дальних, но все же родственников?
Вопрос не был риторическим, однако ни я, ни она не имели на него ответа.
– А еще знаешь что? Я ведь говорил с Солермо, и не раз. Я видел его эмоции, слышал его речь, и хотя он явно скрывал от меня что-то, лжи не было. Сейчас я прокручиваю в голове его слова, его чувства – и не вижу ее. Был страх, было неприятие, а лжи не было. Не вяжется. Совсем не вяжется. А пока не начнет вязаться, не поверю, что прав. Вся эта система гипотез может оказаться ловушкой, которую я сам себе подстроил. Как тяжело жить, когда невозможно довериться собственной голове.
– Простите, что отвлекаю, шеф, но мы подъезжаем.
Тревога разливалась по улицам самашиитского гетто, и признаки ее становились видны безо всякого Голоса еще на мосту. Мало того что на воротах прибавилось охранников, так вместе с людьми стражу нес еще и трехметровый глиняный голем.
Оживленный самашиитскими мистическими практиками истукан внимательно оглядел стимер пустыми дырками, из которых лился свет, и перевел взгляд на членов диаспоры, среди которых был дешвем[17]
, – посчитай он нас угрозой, голем смял бы транспорт одним ударом толстых ручищ.– Мошре Бернштейн в хоральном шхадуле вместе со старейшинами. Не беспокойте его, если он вас не ждет.
– Он ждет, – заверил я, – скажите, почтенный, что за несчастье свалилось на ваши головы сегодня? Зачем вы разбудили големов?
Дешвем задумчиво поглядел на меня, поправляя широкополую шляпу. Он сомневался, стоит ли говорить с чужаком больше необходимого, и я легонько подтолкнул его Голосом.
– Говорят, близится Конец Времен, смерть мира идет к нам.
– Кто говорит?
– Старейшины. Они тоже в хоральном шхадуле… постойте-ка, а почему я…
– Спасибо, мой друг. Желаю спокойной вахты.
У входа в святая святых самашиитской диаспоры торчало сразу два четырехметровых голема, за которыми тоже присматривали дешвемы. Пока мы проезжали по улицам Ишкер-Самаши, успели насчитать больше десяти таких, слонявшихся тут и там как волы на поводках. Големы нуждались в постоянном присмотре – ведь беды, которые происходили от их самостоятельности, давно стали поучительной частью самашиитской истории.
Молитвенный зал был пуст, лишь одинокий старик в длиннополом черном одеянии читал книгу на лавке. Он осведомился о том, кто мы такие, а услышав ответ, заметно потемнел лицом.
– Вы вестник плохих времен.
– Простите, почтенный?
– От вас мы узнали, что грядет. Ицбах перевел текст и сообщил нам о его содержании.
– А должен был сообщить мне. Прошу немедленно проводить его сюда или нас к нему.
В шхадулах имелось множество помещений для различных целей – библиотеки, учебные классы, залы для проведения общественных совещаний и даже небольшие комфортабельные комнаты, где мог собираться узкий круг старейшин. В одну из таких меня с Себастиной и привели. Комната была отделана деревянными панелями светлых тонов, меж коих прямо в стенах имелись книжные шкафы. Множество столов и кресел стояли в беспорядке тут и там, жарко горел камин, окна лишь угадывались за плотными портьерами.
Ближе к камину в сдвинутых креслах сидели диваллы. При нашем появлении стоявший дотоле гомон стих.
– Мое почтение. Мошре Бернштейн, я услышал радостную весть, вы закончили перевод.
С нашей прошлой встречи самашиит словно постарел лет на пятнадцать, похудел, сморщился, потемнел, и эмоции его соответствовали облику.
– Закончил, но никакой радости в том нет. Грядущий день готовит нам великую беду.
– Мой текст, – попросил я, – пожалуйста, у меня почти не осталось времени.
Старики молча собрали бумаги, которые дотоле изучали, и передали их мне.
Признаться, мною владело такое нетерпение, что глаза пристали к бумаге немедля, но как следует вчитаться не дали – послышались полные волнения возгласы:
– Что нам делать?!
– Мы обречены…
– Прекратите, почтенные, – попросил я, – вы не обречены, пока не сдались. А вы не сдались, если учесть, что все стражи диаспоры проснулись и патрулируют гетто. Я вижу, что вы готовы сражаться, даже понимая, что противник необорим. Это хорошо.
– Но что нам все-таки делать?! – спросил один из диваллов.