Натиск на Закат

Чухонец мигом сорвал с головы облезлый треух, низко поклонился и недоуменно уставился на англичанина. Устинья также остолбенела. Оба, можно сказать, прекрасно узнали англичанина за прошедшие полгода, но впервые услышали из его уст чистую чухонскую речь. Устинье-то сам бог велел на Большом рынке стоять, а там, чтоб торг вести, всеми языками говорить потребно.

— Да вот Юрка, почитай, лето и осень мельницу нашу пользовал, а ноне отнекивается от долга. Говорит, барон всё забрал.

Белобрысый, малый росточком Юрка, одетый в латанное подобие кафтана, белёсый из-за въевшейся в него муки, взирал исподлобья.

— Много ли должен? — спросил Чарльз.

— Так шесть мешков муки.

— Но то поклёп! Пять мешков! — возразил Юрка. — Но смогу отдать только два мешка. Я человек подневольный, но правдивый. А в суд подавай! Там с моим бароном будете судиться.

— Ах ты, курат! Не верю, чтоб у тебя мука где-нибудь на хуторе да не припрятана, — Устинья в присутствии англичанина поубавила пыл.

— Но я не обманываю…

Юрка, любивший начинать каждую фразу словечком «но», разом смолк, увидев растопыренную ладонь англичанина. Чарльз, остановив этим жестом перебранку, объявил:

— Обойдёмся без суда. Твой долг, Юрка, я отдам Кузьме. При одном условии: отработаешь без оплаты на моей новой мызе.

— Опять камень ломать? — спросил Юрка.

По рекомендации Кузьмы, прошедшим летом он себя уже проявил как подрядчик, а набранная им ватага чухонцев наломала известняка более, чем достаточно для новых домов, что строили шотландцы под Ревелем и на новой мызе.

— Лес валить будешь. Как выполнишь ту работу, что завтра укажу, так и отдам твой долг Кузьме. А потом, если твои люди будут хорошо работать, оставлю их. Лес там большой, работы хватит до весны. Завтра с утра поедем. Коня твоего, надеюсь, барон не забрал?

Юрка хитро осклабился.

— Но конь же не мой! Барон знает о том.

— Меня, Юрка, ты не обманешь. Я не Кузьма и не барон. Или ты не убедился в этом при расчёте за камень?

Юрка, подобно русичам, почесал затылок. В том, что «английский лис» его надул, Юрка не сомневался и с обидой жаловался Кузьме о недоплате: англичанин не заплатил за целую гору наломанных камней, доставленных на место новой мызы. По мнению Юрки, камень лишним не бывает: сгодился бы для ограды иль для берегового причала.

***

Окно горницы смотрело во двор. До вселения Чарльза оно было наглухо закрыто ставнями. По распоряжению эрла, ставни открыли при его вселении и с тех пор не закрывали. На бюро, придвинутом к оконцу, — амулет покойного учителя и несколько измятых газет, издаваемых в Москве некогда как «Ведомости», а в славное текущее время как «Экстракт» и забытых Зотовым в доме барона Толля. Барон без сожаления расстался с ними: по-русски он не читал, хотя вполне сносно мог объясняться в разговорах с комендантом города. Эрл, а отныне граф Колыванский нашёл листок «Экстракта» в стопке газет и вырезал из газеты короткое извещение.

Оно косвенным образом напомнило эрлу его первый пиратский подвиг и взятие свейского торгового судна с зерном на борту. Часть зерна он продал оптом, а часть хранил в новом поместье, и там же, в бухте стоял вмёрзшее в прибрежный лёд его первый приз. «Легко его взяли — легко отдадим Петру» — этак подумал граф, с любопытством перечитывая газетную заметку. В ней не было упоминания о его пиратском рейде в балтийских водах, но упоминались корабли с хлебными запасами. Заметка гласила:

«Iзъ СТЕКХОЛМА декабря въ 9 день.

Моровое повѣтрие перестаетъ, что напредь сего въ недѣлю 2000

человѣкъ умерло.

А нынѣ токмо по 300 по 400 умiраютъ.

Королевскiй дворъ и сенатъ еще въ iныхъ городѧхъ пребываютъ, изъ

стекхолма нiчего не прiвозятъ, однако водяный ходъ свободенъ, i iзъ

померанiи нѣсколько караблей съ хлѣбными запасы туды ждутъ, въ

которыхъ велiкое лiшенiе есть.»

Чарльз вырезал заметку и спрятал её в потайной карман…

***

— Вот, Государь, — сказал он мне, протягивая пожелтевшую вырезку из газеты, — Напоминание о днях минувших. Сергий Фёдорович учил меня по своим правилам. До прибытия в Россию я был уверен, что грамотно пишу по-русски.

Роскошный камзол Чарльза казался мне вычурным и годным разве что для сцены. Бывшему графу взгрустнулось, его веки задёргались, и слеза, явно не театральная, скатилась по его щеке.

— Мы все грустим по Ирию.

— У меня там осталась жена. Никто не знал, где она.

***

«Чарльз, как видно, сентиментальный парень,» — думал я, играя с «брелком», вытребованным у бывшего эрла в первую нашу встречу. Его слёзы навели на меня грусть-тоску, но она не была связана с Ирием: наши встречи и беседы были прерваны неприятными событиями.

Весь последующий день ушёл на решение тактических задач. Весьма неприятных.