Натиск на Закат

— Десять, а до этого пять лет в рабстве да в армии пребывал. Там тоже людей исцелял. Приспел, Алесь, ты в самую пору. Отныне ты не раб, а помощник мне. После исцеления будешь вспомогать. Завтра, в моё отсутствие, вотрёшь мазь и промоешь глаза. Оставлю снадобья на столе. Во двор выходи лишь за водой да по надобности, — у монаха во взоре проклюнулось любопытство, и он повторил самый первый вопрос, что задал ещё на рынке: — Кто же так искусно зашил тебе рану на животе?

— Не знаю его имени. Зашил ладно, — полюбовавшись почти незаметным швом и подумав, что ненужное многознание доставит целителю многие печали, добавил со вздохом: — Отблагодарил его.

Целитель же продолжил дознавание:

— Речь твоя необычна. В какой земле твой род проживает?

— С запада я пришёл.

— Ходил ещё юнаком с моим наставником по нашим городам и селищам, — целитель усмехнулся, — встречал абодритов, велетабов, варинов, поморян и иных, но несть там народа, что речет такие глаголы. Вижу, ты такой же молчальник. Будь по-твоему. Пожелаешь — поведаешь.

Монах облился напоследок водой из лохани и, обмотав себя простынёй, велел рабу, возведённому в ранг помощника, одеть принесённые сандалии и следовать за ним. Без единого звука указал на удобства во глубине двора и колодец неподалёку от огорода.

В келье помощнику было выдано бельё, брюки, ряса, подрясник. Всё — чёрного цвета, всё — из шёлка или тонкого льна. Впору оказались и сапожки из кожи. Хозяин по комплекции особо не отличался от помощника.

Пришёл запыхавшийся хромец и уже одобрительно взглянул на вселившегося в келью раба в чёрных одеяниях. Хохотнув, о чём-то коротко сказал целителю. Хозяин спешно покидал склянки и иные вещи в кожаный мешок. Дав помощнику наказ самому приготовить ужин, исчез до позднего вечера.

Лекарь воротился, когда помощник уже спал. Рано утром, отведав блюдо из фасоли с кинзой и соусом, с усердием приготовленное для него накануне, выставил лечебные снадобья для Алеся и отправился за травами.

Вернулся травник, промокший до последней нитки, только к полуночи. Даже при неровном свете плошки он определил, что пациент удивительно быстро пошёл на поправку. Впрочем, по-прежнему испытывал временами головные боли. Козьма был взбудоражен происшествиями и не уснул, пока не поведал помощнику события прошедшего дня и, отчасти, своей жизни.

Речь Козьмы поначалу изумляла пациента и вызывала невысказанные вопросы: с какой стати и из каких соображений умной головы лекарь стал проявлять доверие к рабу, совершенно чужому человеку со странностями? В тот момент, когда травник вещал о диалогах, что вёл сам с собой время от времени, Алесь невольно подумал, что от одиночества, в котором пребывал его хозяин, запросто можно ошизеть, и спросил себя повторно, что, всё-таки, за мотивы у Козьмы? Сам-то Алесь, пожалуй, никогда и никому не раскрывал так полно свою душу. А потом решил: да чёрт с ними, с мотивами, что руководят лекарем! Всё когда-нибудь прояснится…

***

В повести Мутанта — увы! — не нашёл разгадки самой большой тайны. Коварная Анастасия усыпила меня с супругой после первой краткой беседы.

На экскурсию по её кораблю нас не водили.

Мы очнулись на лужайке в странном городе и, одурманенные гипнозом, послушно направились к дому, указанному Анастасией…

Позднее Мутант пресек мои попытки разузнать что-либо об их корабле.

***

Итак, друже, а также сударыни и судари, начинаю повествование о приключениях на Земле.

ДЕВЯТЬ ДНЕЙ или ЖИВЫЕ И МЁРТВЫЕ — I VIVI E I MORTI

Божья коровка ползала по моим пальцам и не желала улетать на небо, к солнышку. Солнышко скрылось! Над головой тяжело нависли хмары; хотелось забыться, но одни и те же слова, как на заигранной отцовской пластинке, звучали вновь и вновь и, усиленные хмельной тяжестью, били по вискам. Сидя на лавочке под кустом, допил бутылку водки. Из горла и без закуси. Не помню, как сполз с лавки. Та же, а может, другая божья коровка поползла по руке, и я сказал ей: «Дура, нет на мне тлей». Так и спал на траве до вечера. Природа ждала дождя, но хлынуло как из ведра, с громом и молнией, далеко за полночь.

Небеса негодовали, сверкающие молнии ударяли в грозозащитные устройства и по токоотводящим спускам уходили в землю. Если бы не молниеотводы, сгорели бы наши терема и хоромы. У меня в такую пору возникало ирреальное ощущение оторванности от земли, и мой дом, казалось, существует в пустом пространстве, в котором нет ничего кроме молний.

Не видел таких гроз в Петербурге. Не бывает таких гроз на Земле, которую все наши — по примеру местных — стали именовать Ирием. А наша Земля здесь — дикий Урал с двумя городами — уже девять дней как под моей дланью.

Мутант сгорел. А с ним — и его Анастасия с ипостасями Живы. Короткая фраза Мутанта долетела до спутника на орбите нашей Земли: «Прощай, князь».

Такие, брат, дела! Король умер, да здравствует король!