Натиск

– Спроси у Баа как лечиться укус Гриппи. – Бени осмотрел руки Ники и заметил характерную царапину на левой ладони. – У меня такое было лет в восемь. Я полдома чуть не разнёс.

– Постой, может тогда к Баа? Если это ядовитое животное он же может…

– Гриппи это такие комарики, – перебил его Рики. – ,они кусают и два дня ты в бреду. Дурачила тебя как эта тварь куснула? – Он опять начал чесать голову брата. – Лето почти кончилось, а ты по болотам шастаешь?

– Ай! Прекрати! – Возмолил Ники. – И не ходил я на болота, отстань. Я ведь даже не кашлял!

– Слезь с него, Рики. И принеси влажных тряпок с ведром.– Наказал Бени.

– Да, так точно, сэр. – Рики спрыгнул и побежал на кухню.

Ч3.

Дрянь Гриппи, буквально она так и называется, была скверной болезнью, но лечилась и вправду легко. Яд поражающий тело вызывал сильнейшую защитную реакцию. Возбухания раны, кашель, и бред. Иногда чревоугодный бред. И смотря на Ники всякий бы подумал что именно комарик то и виноват. Просто конечная стадия болезни. Гриппи укусил и реакция пошла ускоренно и незаметно. Хорошее оправдание, хорошая идея, рациональная и возможная для решения, но то было не оно.

Ночь и сон отличное сочетание для десятилетнего мальчика с подбитым носом. Закрой глаза и унесись со мной туда где нет проблем. Туда где ты был счастлив. Только там ты будешь спокоен. Великолепные и захватывающие красоты одной из недавно прочитанных книг рождают в абстракции ночного сознания дивно-чудные сны. Рики видит корабли что бороздят пустоты, монстров что своими щупальцами дробят палубы и захватывают прекрасно юных дев. “Горы безумия” становятся холмами в его снах, а море обретает холодные, замерзшие виды. Он большой и страшный древний бог и все в этом мире – его. Ему подчиняются, и его боятся. Столетия “той” реальности, лишь два часа в настоящейю. А еще через два, на его неприступную цитадель нападают “храбрые герои” и те непробиваемые стены рушаться под их гнетом. Как странно, ведь сер Ланселот из другой книги… Он делается маленьким и беззащитным. Сейчас он стал собой и на его груди стоит стальной ботинок Героя. Он пытался вдохнуть, но ничего не получается. Сознание вылезает из своей норы и в полную силу кричит “Проснись!”

Открывая глаза Рики видит своего брата восседающего на нем с ножом в руках.

Страх сковывает тело, а глаза брата двигаются под закрытыми веками. Он что-то пытаются сказать. Губы шевелятся, но звука нет.

– Ники… – с дрожью в голосе говорит Рики. – Слезь, пожалуйста.

Он его не слышит.

– Пожалуйста, мне тяжело. Проснись, Ники, прошу…

Нож подтягивается ближе к горлу. Левая рука на рукояти, правая на тыльнике. Рики уже видит мрачную картину как брат ложиться на нож всем своим телом и протыкает. Горло ничто иное как пушинка для острия папиного ножа. Того ножа которым он свежевал дичь в годы А’Элина. А теперь дичь его сын, и охотник тоже. Нужно лишь мгновения для красной кляксы на белой простыне. Мгновение для того чтобы нож вспомнил привычный вкус.

– Ники… – слёзы текут по лицу, он не хочет умирать от рук брата. – Ники… прошу, проснись.

Кончик лезвия втыкается в кожу и тоненькая струйка покатилась на подушку.

– НИКИ! – Он наконец смог крикнуть и совершить свою единственную, быть может, спасительную попытку, откинув брата руками с кровати.

Ники головой ударился о комод. Хрупкая ваза упала с края и разбилась. Хорошо что в углу она разбилась, брат мог пострадать. Ники кажется начинал просыпаться. Он должен был проснутся. Нож выпал из рук и откатился в центр. Кровавая метка на кончике, в ночной темноте казалась лишь спекшимся вареньем.

Рики схватил куртку и бросился на улицу напроч забыв надеть ботинки.

Ч4.

Неведомый перст фатума указал на деревню Роджер и начал выжимать из него соки. Каждый старик, каждый взрослый и каждый ребёнок ощутил на себе давление извне. Здесь люди успели привыкнуть к размеренной жизни, им требовалось к ней привыкнуть. А’Элин оставляет незаживающие шрамы на душе, и они старались отгонять пагубные мысли, пытались объяснять всё рациональностью.

Осень, предвечная спутница зимы, начала своё пиршество, её роль в спектакле жизни в том чтобы пожать плоды лета и подготовить землю к прибытию сестры. Жизнь покидала сорниковую траву, некогда спелые, но несобранные плоды сгнивали отдаваясь циклу, а листья начинали покрываться золоченой кромкой.

Люди знали, на каком-то из подсознательных уровнях, что именно осень виновна в их плохом настроении. Зверь внутри трепетал перед страхом морозов и рвался наружу. Где-то внутри он взывал броситься в тропические края, туда где греет солнце, там где плоды не успевают сгнить. Туда где зима не тронет их хрупкие тела, ведь тела их по настоящему хрупкие, там где может быть лучше чем тут. “Может” для этого зверя равняется “будет”. И люди знали этого демона, знали и боролись с желаниями. Рациональностью.

Но в том невидимом саване судьбы над их головами смешивалось отнюдь не рациональное. Кошмары закрадывались в их головы ночью, кому-то больше, кому-то меньше, но все их видели. И не говорили о них. Забывали, или старались забыть. Эта была их ошибка.