Натюрморт с часами

Мы боялись, что ветер сорвет дом с места и унесет его в неведомую даль, правда? А когда звезда взошла, и я вернулся в Нови-Сад, то застал дом по крышу в воде. Потоп был не такой, как этой весной, залило несколько соседних домов, но какое в том утешение несчастным? Мать и тетка, на столбе с телефонными проводами, обнявшиеся и мокрые, дрожащие.

Поспи немного, — успокаивал его друг. — Тебе наверняка станет лучше.

Большая Медведица и Малая Медведица

Богдан поднимается по неразмеченной дороге на виноградник Йовановичей. Со скоростью тридцать километров в час на него летит, как призрак, пустой автомобиль, черный, как безымянный рыцарь. Молодой человек отпрыгивает в сторону. Автомобиль проезжает мимо и с грохотом уносится. Чудо ослепляет Богдана, он даже не успевает испугаться. Поднимается из придорожной канавы, куда слетел, поскользнувшись, смотрит вслед машине, которой никто не управляет, встает на цыпочки, словно собираясь заглянуть в колодец и увидеть за рулем свое лицо. Вздрагивает, и вся картина идет волнами, мутнеет.

Сплевывает, делает пару шагов, все еще глядя вслед автомобилю, и сталкивается со старым Ловро, «прислугой за всё» у Иовановичей, сторожем виноградника, а по необходимости шофером, механиком, экономом, мажордомом, мечтателем. Ловро кашляет, пыхтит, как самовар, с зубным протезом в руке, поскальзывается, в изнеможении спешит за взбесившимся «мерседесом», словно от него сбежал гипсовый конек или невеста в первую брачную ночь. Они налетают друг на друга (взъерошенные петухи!), уф, ой, вскрикивают оба. У Ловро падают из рук зубы.

Это она, чертовка, — туманно объясняет Ловро, от него этого ожидают, он смотрит в землю, все еще размахивая руками, крупный экземпляр флюгера, не зная, что делать — бежать за автомобилем и остановить его, ухватив за задний бампер, ощупать полегшую траву, ладонью прикрыть дыру в голове.

Что ты такое говоришь, — спрашивает Богдан сдержанно, все еще в полушаге от бедолаги, но строгий к себе. Мыском запыленного ботинка (он долго шел вдоль стерни) переворачивает сточенную Ловрину челюсть, кажется, сделанную из обожженной глины, она на миг блеснула, кусачая и живая, как рыба, выброшенная на берег, механическая ухмылка кого-то, давно ушедшего.