Натренированный на победу боец

– Ты не спишь? Болит желудок?

– Никого нет?

– Мужики у телевизора. Чего тебе этот Гриша?

– Ты прав: их нам не сдвинуть. Но крыс мы приведем. Из мясокомбината. Ты понял? Они на взводе, жрать нечего. Если отрезать от воды – тут же сдернутся!

– Подожди, ты проснулся? Что несешь?!

– Не ной. Сколько цехов? Мясокостный есть?

– Опомнись, самое меньшее – триста тысяч… Разве можно?

– До города час пешком. Дойдут в двое суток. Как раз. Развилок нет. В поле не пойдут – снег. Ты ему объясни, как правильно… Попомнят. Зови!

– Что ты несешь?! – с сердцем воскликнул Старый.

– Все равно.

– Хорошо-хорошо, хорошо. Но тебе не все равно – запомни!

– …Да, Гриша, да, есть способ. Сядь. Трактор с плугом можешь?

– Да у меня кум в совхозе!

– Я тебе рисую: забор ваш, если лицом стоять.

– А где вахта?

– Вот. Это ручей, куда ходят пить. От угла забора пашешь вдоль ручья, до трубы, куда ручей втекает, и дальше – к дороге. Но между бороздой и дорогой оставляешь проход. В три метра. На этих трех метрах не колесить, чтоб не воняло. К воде им теперь не подойти – ночью они вдоль дороги уйдут, если вечером распашешь. Только не звони, что мы научили. Сделаешь, и сам за ворота не суйся.

Арест снайперов Время «Ч» минус 2 суток

Не мог спать, и Старый ворочался от возбуждения. Как пацан перед выездом в грибные места. Как после драки. Мучает близость завтра и его ненаступаемость. Кажется, сон – миг, закрыл глаза, открыл – утро. Выходит, до все решающего дня осталось моргнуть. Так близко, что горячо. Но это отсюда, с вечера. Когда просыпаешься, уже не чуется, что вчера – миг назад. Просыпаешься другим – ощутимо прожившим сонное время. Тело помнит. Похоже, двоится дума о смерти. Если воскресение есть – умирающего от него отделяет один последний вздох. Но с какой же тяжестью суждено отделиться от земной приснившейся жизни, если даже одна сонная ночь так тягостна? Не думать о завтра, так скорей.

Мешались обрывками хворь, московские стены, напряг побега; суть – бежать легко, явной силой они не остановят, если успеем тронуться; после бабы простуженная мокрая пустота, грязные ноги, собирал яблоки; уедем, улыбаться; завтра они подожгут – способный подонок – дорожки через улицу, и я б так сделал, и еще добавил дорожки запахов; как же нас крутанули! Не посплю – откуда силы?

После бабы ноги склеились, слизь, отмыть. Как там друг наш с плугом? Вдоль дороги им незаметно. С машины, если не знать, не видно. Даже стоя заметишь не вдруг. Повалят густо лишь в первые часы. К утру растянутся. В городе первое впечатление не от числа – от непрерывности. Закон: где шли первые – пройдут до последней, хоть лопатой бей. Переселение не сворачивает, оно затапливает преграды. Куда нам до мальчика. Мать честная, сколько ж ловил?! С каждого подвала! Где-то держать. Кормить! Есть, есть тонкости, чем перед выпуском кормить – он не знает. Нет температуры – добро. Больно эта медсестра колет. Если ухудшение – то ведь не такое, чтоб я слег. Не поймешь время.

– Выспался? А кто ж тогда храпел?

Укололи – уезжаем! Укол последний. Пропахана земля у мясокомбината. Тридцать семь и три. Надо было спать в шапке. Я напился – вкусная вода. Празднично смотрел на часы – они за нас.

Ни разу не кашлянул – и дышу свободней! Беленькая беременная с мочалкой и полотенцем. Жаль, не скажешь ей: хочешь выпить? Она приостановилась:

– Хочешь выпить? Заходи после ужина.

Вдоль стены поплелся за ней. Игрались дверью душевой: пусти, и я; а если кто придет? да спят все; а вдруг? Все спали, я дал знак, Старый перенес в уборную мешок с вещами и затолкал под шкаф. Лестница – рукой подать. Запоры на окнах уже ходили свободно. Я обхватил раковину.

– Ты что?

– Резко нагнулся. Замельтешило.

– Иди ляжь.

Уже нет? Браться за мыло – нет? Умоюсь, нельзя отступаться сразу же. Вытянул из стакана зубную щетку и с первого раза состыковал ее с пастой – выложил белую веревочку на мертвую щетину. Мы еще дойдем и до мыла. Ткнул щеткой в рот – изнанку губ противно ожгло, неживой вкус наступил на язык, полетела щетка, заструилась из тюбика паста, я к стене и – вырвало.

Как стал к стене, так и некуда отступить – на штаны. День начинался-то хорошим. Слабость, свет убавился, губы дергались, по нутру сквозила пахнущая чужим боль – набежали из коридора, толкаются. Больше нечем – давлюсь слюной, свожу губы – ползут безобразно. Старый подтирает, лазит вокруг, отбрасывает чужие руки: сам я, сам – вдруг кто-то увидит наш мешок! – ведите его, погодите, – смочил руку и смазал мне лицо тепловатой, щекотной водой, – вот мои ноги, задергалось, сжало, полезло толсто со рта, и обжала неплотная густая вата ожидания – что-то, вот-вот, я спекся. Зимним ветром дохнул нашатырный спирт – я уворачивался.

– Тридцать семь и восемь.