Национал-большевизм

«На последнем заседании Политбюро был поставлен тов. Сталиным вопрос о преподавании истории в нашей средней школе. Но отсюда, по-видимому, необходимо будет сделать ряд выводов и для преподавания истории в высших учебных заведениях и о разработке исторических наук в научно-исследовательских институтах. … История исчезла [года три тому назад], ее подменили преподаванием общественных наук. …Историю в конце концов восстановили. Были в прошлом году созданы учебники. Но эти учебники и сама постановка преподавания далеки от того, что нам нужно, и об этом говорил т. Сталин на заседании Политбюро. Эти учебники и сама постановка преподавания ведутся таким образом, что история подменяется социологией. Это наша общая беда. Мы имеем и в учебниках и в самом преподавании целый ряд схем исторических периодов, общую характеристику экономических систем, но, собственно говоря, гражданской истории, того, как происходили события, как делалась политика, вокруг чего развертывалась классовая борьба — такого рода истории у нас нет. …Вообще получилась какая-то непонятная картина для марксистов — какое-то стыдливое отношение — стараются о царях не упоминать и о деятелях буржуазии стараются не упоминать. …Мы не можем так писать историю! Петр был Петр, Екатерина была Екатерина. Они опирались на определенные классы, выражали их настроения, интересы, но все же они действовали, это были исторические личности, но об этой эпохе надо дать представление, о тех событиях, которые происходили тогда, кто правил, каковы были правительства, какую политику проводили, какие события разыгрывались. Без этого никакой гражданской истории у нас быть не может» [102].

Таким образом, «социологию» предшествующего десятилетия должен был вытеснить более традиционный нарратив политической истории. Предполагалось, что история, перекликающаяся с подъемом патриотической риторики в печати, захватит общественное воображение и будет стимулировать единообразное чувство гражданской идентичности, чего не удалось осуществить пролетарской интернационалистической идеологии предыдущего десятилетия.

Получив задание представить в конце месяца отчет о положении дел после внесения в учебную программу необходимых изменений Бубнов безотлагательно созвал на встречу в Наркомпросе историков и географов, чтобы обсудить пути выхода из кризисной ситуации. Его замечания предельно точно повторяли слова Сталина: критике подвергся чрезмерно схематичный, «социологический» подход к истории, принятый в современных учебниках. Теория преобладала над обсуждением истории; события, личности и их взаимосвязь играли лишь второстепенную роль. «Затем, из их, в сущности говоря, сознания совершенно выпадает целый ряд крупнейших исторических имен, событий, во [йн], хотя бы и т. д. … т. е. если бы можно было кратко сформулировать, у нас имеется в наших условиях очень большая перегрузка того, что можно было назвать социологической частью, и очень большая недогрузка, а в некоторых местах даже полнейшее отсутствие того, что называется прагматической историей». Бубнов также заметил, что сам просматривал и изучал старые царские учебники истории, и посоветовал собравшимся: «Может быть, они написаны совершенно не с нашей точки зрения, но надо вспомнить, как люди укладывали это дело» [103]. Н. К. Крупская, заместитель Бубнова в Наркомпросе, выступила с дальнейшей критикой социологического подхода, сказав, что детям, как правило, трудно применять абстрактные парадигмы к конкретным событиям и, следовательно, при существующей программе они рискуют закончить государственное обучение, так и не получив адекватного чувства исторической перспективы [104].

Через две недели, 20 марта, состоялось очередное заседание Политбюро, на которое для обсуждения учебника была приглашена группа историков. Поскольку стенограмма заседания не велась (либо до сих пор остается недоступной исследователям), пролить свет на положение дел может только малоизвестная дневниковая запись одного из присутствовавших историков С. А. Пионтковского: