Национальная идея и адмирал Колчак

Из очерка контр-адмирала В. К. Пилкина «Два адмирала»:^[1613]

«В наружности его было что-то орлиное… Взгляд был орлиный. Выражение лица было суровое. При этом неожиданно, удивительно приятная, мягкая веселая улыбка…

Был ли Колчак жесток? Он был бешено вспыльчив… Из песни слова не выкинешь! Молодым офицером на «Аскольде» Колчак действительно жестоко дрался, и его принуждены были останавливать начальники и сослуживцы…

С годами, продвигаясь по службе, Колчаку пришлось занимать посты, где уже не приходилось «брататься», но репутация жестокости прилипла к Колчаку. «Александр Васильевич, – писал ему…адмирал Непенин, – ты опять задумал какую-то операцию. Вспомни, какие праздничные дни стоят! Крови захотелось? Так я пришлю тебе барана, зарежь его на шканцах»… Но из песни слова не выкинешь, и Колчак не поднял после потопления неприятеля плававших и цеплявшихся за его миноносец немцев…

Колчак был высокообразованным моряком…

…Говорил он очень хорошо, всегда с большим знанием дела, всегда думая то, что он говорил, и всегда чувствуя то, что думал, т. е., по мысли Кони, обладал необходимыми для настоящего оратора данными. И действительно, он был «оратором Божьей милостью». Речей своих не писал, образы и мысли рождались в самом процессе его речи, и потому он никогда не повторялся. Глубокое убеждение и настоящая сила всегда слышались в словах Колчака. Вот почему впоследствии даже распропагандированная толпа матросской вольницы на юге долго не могла выйти из-под влияния искреннего простого слова Колчака… Когда бунтующие матросы пришли отбирать у офицеров оружие, Колчак, переломив свое Георгиевское оружие, бросил его за борт… Посланного Временным правительством в отдаленную заграничную командировку, проезжавшего через Лондон, его узнавали даже на улицах, и равнодушные ко всему, что не свое, англичане приветствовали Колчака…

…Он не был спокойным и хладнокровным, как Бахирев. Большой недостаток в военном человеке. Но у него были качества, которых не было у Бахирева: была инициатива, была смелость замысла. Еще в [Порт-]Артуре он их выказал…

В Великую войну…Колчаком был задуман и приведен в исполнение ряд смелых и опасных операций, в которых он принимал почти всегда личное непосредственное участие. Немцы не хотели верить, что русские моряки на старых калошах – судах, принимавших участие еще в Японской войне, современники которых у немцев давно уже стояли блокшивами в их портах, если не были разобраны, осмеливались в зимние ночи, пробиваясь через лед, выходить в море и под самыми неприятельскими берегами, на немецких путях сообщения ставить мины, на которых один за другим взрывались суда неприятеля.

Во всех этих походах Колчак обнаруживал упорство и настойчивость в достижении поставленной цели…

Волна недаром выносила Колчака все выше и выше, сперва командующим Черноморским флотом, потом Верховным правителем.

Может быть, благородный, но горячий, бешено вспыльчивый Колчак не всегда бывал удобным и приятным начальником. «Хватили горячего», – говорили офицеры «Вайгача» на походе на Дальний Восток…

…Он ушел в историю с именем Верховного правителя России, и тем, кто его признал таковым, не приходится краснеть за своего избранника. В трагическом облике адмирала Колчака нет ни одной низкой или комической черты… Он погиб в борьбе со стихией, как погибает капитан корабля на своем посту… Он только указал предателям на пять союзнических флагов на вагоне, из которого его вывели соц<иалисты>-революционеры, чтобы передать большевикам…»

Из дневника премьер-министра П. В. Вологодского: «Адмирал подкупает своим благородством и искренностью».^[1614]

Из воспоминаний управляющего делами Совета министров Г. К. Гинса: «Как человек, адмирал подкупал своей искренностью, честностью и прямотой… Умный, образованный человек, он блистал в задушевных беседах остроумием и разнообразными знаниями и мог, нисколько не стремясь к тому, очаровать своего собеседника… Его непорочная репутация служила залогом честности движения, и под его знамя встали все противники большевизма».^[1615]

Там же, о днях накануне падения Омска: «Адмирал весь ушел в свои глаза. Его глаза смотрели мимо собеседников, большие, горящие, бездонные, и были устремлены в сторону фронта».^[1616]

Из воспоминаний управляющего Министерством иностранных дел И. И. Сукина: «Он не страдал ни тщеславием, ни величественностью, ни пафосом; наоборот, он обладал даром сосредоточения и уверенного обращения с сотрудниками, твердых и ясных приказаний подчиненным и полной достоинства беседы с иностранцами. Весь внешний облик, соответствовавший званию Верховного правителя, был им воспринят с инстинктивной легкостью и чуткостью».^[1617]

«Его политическое мировоззрение сводилось к весьма немногим, но зато резко очерченным убеждениям, в которые он до конца свято верил… Никакие соображения или аргументы политической целесообразности не могли его заставить, например, согласиться на отделение от России тех или иных ее окраин».^[1618]