Национальный прикус (Памяти Исаака Милькина)

Лев Аннинский НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПРИКУС Памяти Исаака Милькина

Между временем, когда еврейская тема была в запрете, и временем, когда она оказалась не просто разрешена, но и в некотором смысле вошла даже в моду, лежит мгновение (исторически — не более чем мгновение), когда она в литературу «прорвалась».

Исаак Милькин — один из участников «прорыва». На обложке его книги в 1991 году издатели крупно набрали следующие цитаты: «Вот если бы евреи не считали себя умнее и несчастнее всех…» Или: «Меж двух народов, как между стульев…» Или: «А если „Б'гойтман“, так что, нельзя мне под гитару петь про корнета Оболенского?!» Сама обложка оформлена по анекдоту («„Пятый пункт“?» — «Да»), так что все вместе звучит весьма вызывающе. Можно себе представить, как отреагировала бы советская литературная критика на эти «штучки», если бы к моменту выхода такой книжки она была бы в состоянии реагировать: Исааку Милькину было бы сказано, что он оскорбляет евреев, выводя их за пределы народа, а также оскорбляет русских, противопоставляя им евреев, и вообще вбивает между народами клинья.

Но ничего такого не случилось: когда в издательстве «Советский писатель» вышел «Пятый пункт» (пятая книга Милькина, однако первая — с откровенно еврейской тематикой), советская литературная критика занималась уже не спасением идеологии, а собственным спасением: вчерашние идеологии передислоцировались в совместные предприятия самой неожиданной окраски. И соцреализм был в таком состоянии, что некоторые смельчаки из полудиссидентов увидели его в гробу.

В этой базарно-рыночной ситуации еврейские мотивы Милькина как-то затерялись; облавы не было; тема «не прозвучала». И то сказать: на фоне армяно-азербайджанской, грузино-абхазской и таджико-таджикской гражданских войн страх возможного еврейского погрома несколько поблек. Вопрос о квоте при поступлении  евреев в престижные вузы оказался смыт потоком  разрешенной алии, при этом из Израиля донеслись ответные стоны, которые  не имели уже никакого отношения к антисемитизму  в России.

Еврей, рванувшийся в «русское седло», по известной притче, «перелетел через коня».

Большого урона для прозы Милькина в том не было. И не могло быть. Потому что, сказать по трезвому размышлению, еврейская тема у него вовсе не единственная. И даже не разрешающая.

Он вообще пишет маргиналов, людей, привычно находящихся «не в своей тарелке». У него еврей бьется за свое достоинство среди русских, а русский отстаивает свое достоинство среди азербайджанцев; если же в роли «русского» выступает там еврей, то ситуация обретает успокоительную универсальность. И азербайджанец, оказывающийся в «соседнем селении», испытывает все те же муки чужака. Говорю «азербайджанец», по тому что фоном здесь, кажется,  является Азербайджан либо сопредельное  с ним тюркоязычные народности Дагестана, возможно, кумыки. Сам Милькин чаще говорит о татарах, что правильнее, если учесть традиции отечественного словоупотребления. А суть в том, что «татары» заставляют пройти обряд обрезания… татарина же. «Знаем, что ты — Карадамлы, но… за чужого на Земфирку не отдадим.»

Тут начинается мистификация: он — татарин, но татарин мнимый, «испорченный», то есть необрезанный, но они — такие же деланные татары, как и он, и Земфирке они, наверное, никакие не братья, а просто все они … «казачня».

Вот это уже точно в цель: герои Милькина — не «евреи», «татары», «русские» или «украинцы», его герои — «казачня»: люди края, склонные не стоять в стойлах, а гулять: рисковать, пробовать, обжигаться, и снова рисковать. «Национальность» для них — вовсе  не родовая мета, а вольный выбор, главная же мета для них — да простит мне Исаак Милькин словцо, облюбованное Александром Невзоровым,  — «наш» или «не наш»?

Человек, не привязанный к корням, цепко держится за место, которое он выбирает в данную секунду. Так цепко держится, что можно подумать: это не он выбрал место, а место выбрало его.

«Я — здеся!» — ощетинивается он, а поскольку типом поведения все-таки напоминает инопланетянина  (приземлился — улетел), то уточнение следует по предложенной матрице.

— Не инопланетяне, а здеся планетяне!

И притом — жутко земные, нашенские. Где была дыра — там теперь кулак. Где терпел — там бьет.

Тут, конечно, сказывается еврейская ненависть к психологии галута. Если тебя два тысячелетия унижали, и ты сносил, то распрямляясь, не потерпишь компромиссов!