Нацизм и культура

Маленький еврей вновь вскарабкался на стул. У него конечно же было основание опасаться, что его товарищи могут подпасть под влияние оратора, и дал сигнал на прекращение митинга.

– Пошли! – завопил он. – Да здравствует Москва! Выходите все!

Сразу же после этого в зале послышались крики, какие-то резкие шумы, удары и возбужденные голоса.

Ширмер, оставшись на трибуне, несколько раз крикнул «Германия!», перекрыв поднявшийся гвалт. «Германия! – это слово прозвучало как зов трубы. Я не знаю, входило ли оно в канву его выступления или же было брошено в зал подобно призыву. Во всяком случае, оратор тут же мощным прыжком спрыгнул с трибуны в зал.

В этот момент главная входная дверь открылась, и в зал буквально ворвался второй отряд штурмовиков. Маленький еврей, минуту назад похожий на несчастного Наполеона, опять было взобрался на стул, да так и застыл как изваяние. Ширмер, раздававший удары направо и налево, приблизился в сопровождении нескольких штурмовиков к людям, окружавшим еврея. Артистичным движением тот спрыгнул со стула, пробежал, как ласка, по залу, лавируя среди возбужденной толпы, и выпрыгнул из окна во двор, разбив стекла, осколками посыпавшиеся на землю.

В зале раздался взрыв смеха.

Большинство коммунистов, прежде всего самые крикуны, покинули зал через боковую дверь. Лишь небольшая кучка красных, в основном пожилые рабочие, сгрудились в углу. Сопротивление этих людей было быстро сломлено, и им разрешили выйти, больше к ним не приставая.

Зал представлял собой картину опустошения. На полу были видны следы крови, несколько стульев сломаны и повсюду мусор, как после кораблекрушения. Некоторые коммунисты, за исключением последней группы, дрались пивными бутылками.

Человек восемь штурмовиков получили самые настоящие ранения от этого оружия. На лицах многих проступала кровь, заливая глаза, так что они двигались буквально ощупью, как слепые.

Несколько коммунистов лежали неподвижно на полу. Когда медики штурмовиков стали перевязывать их раны, пожилой рабочий с чисто выбритым лицом, упорно дравшийся до конца, раздавая удары сам и отражая удары противников, достал из кармана свой партийный билет, снял с лацкана партийный значок и протянул их подошедшему Ширмеру со словами:

– Теперь я излечен!

После того как его перевязали, он подписал бланк заявления о вступлении в национал-социалистскую немецкую рабочую партию…

Представители мелкой буржуазии жаловались на «примитивизацию политики», заявляя, что такие методы, когда люди пробивают друг другу голову, в Германии, мол, не приживутся.

Они не представляли себе, что было поставлено на карту. Борьба за души немцев и за новую Германию велась всеми способами, включая даже драки на митингах, подобных описанному выше.

Мы, студенты-национал-социалисты, не ходили в рабочие кварталы, дабы не получить там головомойку ни за что ни про что. Не старались мы приобрести и лишний десяток голосов на предстоявших выборах, когда цель не оправдывала средства. Мы в основном ограничивались проведением не столь опасных вечерних диспутов академического плана.

И все же мы боролись за немецких рабочих. Мы хотели помочь им найти свое место в национальном движении.

При этом приходилось пользоваться кулаками и даже ножками стульев, чтобы устранить некоторых лидеров различных партий и организаций вместе с их охраной, пытавшихся встать между нами и рабочими.

(Сборник документов о жизни немецкой молодежи в период с 1914-го по 1934 год / Сост. Берт Рот. Лейпциг, 1934.)

Семейные узы

Ханс Андерлан Национал-социализм возрождает семью

«Семья…» – начал говорить Вернике, не зная, что сказать дальше. «Если присутствующие сейчас начнут смеяться, – думал он, – тогда я отойду от этой темы.

Ведь мне же нечего сказать по этому вопросу». Все смотрели на него. На лице лидера штурмовиков застыло холодное выражение гнева и презрения. Эти прошедшие в молчании минуты, казалось, напрягли нервы до предела, стуча молоточками в висках.

– Семья нас не касается, – прозвучал голос из аудитории, дойдя до его сознания. – Мы – штурмовики, мы исполняем наши обязанности, мы – национал-социалисты, а все остальное нас не интересует.

В какой-то момент заявление это казалось вполне обоснованным. Лидер штурмовиков поддержал сказанное, добавив: «Конечно же все прочее нас не касается». Но это же было неверно. Ведь тот приставал к нему, задавая сотни раз один и тот же вопрос: «Есть ли конец службе штурмовика?» Вернике продолжал молчать, переминаясь с ноги на ногу, неуверенный в себе. И вдруг перед ним в его сознании появилось бледное, залитое слезами лицо жены, говорившей неоднократно: «Чем я должна накормить ребятишек?»

По всей видимости, собравшихся одолевали такие же видения. Вернике почувствовал, как кровь прилила к его голове. «Стало быть, тебе нечего сказать, – подумал он. – Тогда садись».

Лидер штурмовиков не сказал более ничего, но произнесенные им слова били как молот, как удары хлыста, вызывали чувство стыда.

Штурмовик Дитрих, которому было предложено выступить, вышел вперед и сказал: