Знаешь, есть на свете такие люди, по которым сразу же можно определить, что они, даже если и не за что противостоять, то всё равно найдут за что и каким средством. Вот она из таких, Елена, не помню — с нерусской фамилией какой-то. Думаю, такая и ты у нас, бабушка, хотя мы и не сталкивались при жизни, но непримиримая и самовластная в действиях всей твоей выдающейся жизни.
У нас, которая по йоге ведёт, тоже в принципе похожа на эту человеческую разновидность. Ни одно занятие, даже если все всё пытаются делать правильно и со старанием, её не удовлетворяет до конца. Для неё главное не научить и мягко поправить, не повышая голоса, а выразить поперёк того, как исполняешь любую асану, даже самую начинающую. Потому что если всё будет тихо и мирно и все довольны уроком, то её это бесит, и она обязательно начнёт искать повод, где было неправильно у кого и в чём.
И нервничать, как будто её обидели преднамеренно.
Странно, очень странно.
Казалось, вся та философия духа и тела, за которую она первая же и переживает, должна приводить к спокойствию и расслаблению умиротворённого духа. К созерцательности и уходу внутрь себя на почве размягчённых членов. К медитациям и покою. К обращению мыслями к шелесту трав, к закатам, листопадам, небесной синеве, галечным пляжам с забытым шлёпанцем, к вывороченным из грунта корневищам, к ягодам и грибам, к бабочкам и гусеницам, к скальным породам на срез, к раздавленным помидорам, к туманам, к облачностям и когда ясно, к полевым цветочкам, к детским игрушкам, к следам на песке, к раскрывшимся и нераскрывшимся почкам, к огню и пожару, к воде и волнам, к земле и пыльной буре, и даже к трамвайной остановке, как она отбрасывает тень…
А вместо всего этого она наполняется раздражительностью и начинает насильственно ставить тебя в асану, больно прихватывая конечности.
Где же тут гармония духа и тела?
А месячные принимает исправно.
И Кашпировского разрешили по телевизору, первый раз за всю его противоправную предыдущую практику, когда укладывал людей стадионами под свой дьявольский гипноз.
Не верю.
Мутит и наживается на доверии и глупости народной, которая сегодня так и сквозит отовсюду, когда столкнулись лбами нажитое прошлое с непонятным будущим.
Но Владлен говорит, это и есть признаки демократии. Погоди, говорит, скоро фашисты и шовинисты повылазят изо всех щелей, и это, как ни странно, тоже будет означать первые ростки свободы не на словах, а по жизни. Так уж, сказал, человек устроен, таким негармоничным и отвратительным образом создан, что всегда будет живущая в нём гадость прорываться наружу, как только найдёт первую для себя дырочку, даже крохотную самую. Иначе не будет движения к прогрессу и победы сил добра над злом мироздания. А борьба эта вечная, и кто в ней победит, не знает ни одна душа на земле, кроме того, кто её затеял.
И — пальцем в небо с загадочными глазами. А потом — в пол, тоже многозначительно так же.
Он хороший человек, в общем, к тому же вижу, что далеко не глуп — вполне себе образованный интеллигент и умница.
И платочек на шее носит шёлковый, как чудаковатый поэт Вознесенский.
Вдовец на пенсии, в прошлом старший редактор издательства «Техническая и справочная литература», при сыне с невесткой, внуке и внучке, живёт отдельно от них, тоже у нас на Остоженке, комната у него в не расселённой пока коммуналке с каких ещё времён. Тайно пописывает стишата, но самого Вознесенского не терпит из-за резких взмахов руками и неконкретной зауми, а за талант признаёт Николая Тряпкина, хотя я его не знаю, не слышала и не читала. И оценить не в силах, бабушка.
Сегодня на занятии напомнил мне, что Рождество было в ночь со вчера по католическому календарю христиан всего мира, кто не придерживается православной веры.
Говорю:
— А мы с вами при чём, Владлен?
Он:
— Я католик, Шуранька, вся моя семья имеет польское происхождение, мы Войцеховские, были и остаёмся.
Я:
— А почему же имя ленинское такое, а не Збышек, к примеру?
Он:
— Папа был верующий сам, но опасался власти, отсюда и имя дали мне, от страха перед Сталиным. Тогда же трения были нешуточные между поляками и нами, это потом уже в 32-м пакт о ненападении подписали. Но только всё равно расстреляли его в 37-м, уже как врага народа. Уж лучше и на самом деле был бы Збышек, а то выходит, и по сию пору вурдалаку этому кровавому осанну пою невольную именем своим.
Я:
— Так у вас теперь, получается, другой праздник, а у русских другой. И празднуете?
Он:
— Всенепременно, милейшая Александра Михайловна. Это один из самых светлых праздников в году, наряду с Пасхой Христовой и приятными личными событиями.
Я:
— И сын разделяет с внуками?
Он:
— К сожалению, это поколение уже не уделяет должного внимания религиозным традициям, но к моим слабостям они относятся вполне уважительно, непременно поздравляют и ставят мне ёлку к Рождеству, ещё заранее до Нового года.
Я:
— А католиков, что, сажали раньше по статье инакомыслящих? Или обошлось?
Он: