Научи любить

Это действительно было завораживающее действо: бойцы словно не дрались, а танцевали, то нападая, то отступая, то раня, то избегая ран. И бой казался театральной постановкой ровно до тех пор, пока один из бойцов не падал замертво. Зал ликовал, взрывался аплодисментами. А я смотрела на все, как на шикарное представление. В смерть не верилось и неумолимо становилось скучно. Ровно до того момента, когда на арену вышел здоровенный детинушка против двух, рвущихся с цепей ротвейлеров. Псы разодрали человека в считанные минуты. Остро запахло кровью и возбуждением. Толпа ликовала. И со всех враз слетела шелуха, обнажая истинные сущности, как в Дориане Грее. Уроды. Меня тошнило, и перед глазами плыли яркие круги. Вжавшись в кресло, я просто искала тот запах, что привел меня сюда. И я нашла.

— Смотри, трусиха, – толкнул Юрка, когда объявили финальный бой. Самый ожидаемый. Против уссурийского тигра. Зверь дышал мощью и был абсолютно слеп.

— О Господи, – прошептала, наблюдая, как зверь беспомощно тычется в сетку. И слезы навернулись на глаза. Какими же чудовищами надо быть, чтобы сделать такое. Тигру просто вырезали глаза. И от этого зрелища позвоночник сводило судорогой. Я не могла такого выносить. Рванулась с места, но Юрка перехватил.

— Сядь! – прошипел в ухо. — Смотри. Сейчас будет круто. Лизка аж ссыт за ним.

Под оглушительные аплодисменты на арену вышел мужчина. Он тоже дышал силой, как и тигр напротив. И совсем не боялся порыкивающего зверя. Поджарое тело перевивали мышцы и шрамы, лицо разукрашивал яркий макияж, спину – иероглифы. В руках он держал короткий нож. Его называли легендой арены, любимцем публики и Самураем. Я застыла, наблюдая, как он идет вдоль сетки, показывая себя зрителям. Как напряжена каждая мышца на его теле. Как он грациозен, будто крадущийся хищник.

— Кровь, – снова Юркин шепот, – у него на лице кровь. Тигр не видит, чует.

Он не воин, приманка. Тигр порвет его, даже слепой. И страх холодом растекся по венам. Зажмуриться, не смотреть. Я хотела, но наткнулась на стальной взгляд: серый, как пасмурное небо, и холодный, как лед в позвоночнике.

Я перестала дышать, смотря в эти глаза. И он не отрывал взгляда, переполненного горечью, неверием и дикой, нечеловеческой болью. Я смотрела и не верила. И все вокруг перестало существовать. Один шаг – и я ощутила аромат черной смородины, пробивающийся сквозь густой запах крови, услышала тяжелое дыхание. Вдох – и пальцы коснулись его через сетку, а на широком запястье вязь иероглифов. Багровую щеку расчертила слеза.

— Корф, – выдохнула едва слышно. Кривоватая усмешка тронула его губы. Сердце сорвалось в галоп.

Выдох – и сильный удар отшвырнул меня в кресло. Корф упал под тяжелыми лапами тигра. Зал изумленно ахнул и затих. И в полной, звенящей тишине, я услышала чей-то надрывный крик:

— Нет!

ГЛАВА 10

Тринадцать лет назад.

Вдохновение – та же мания: засасывающая, стирающая грани. Оно втянуло, размывая время. И почему нахлынуло именно сейчас, когда я уже больше года не бралась ничего рисовать, – черт разберет. Но я рисовала: выводила каждый штрих, вымеряла каждую линию, каждый угол, расстояние. Циркулем вычерчивала клумбы будущего сада. Измарала кучу листков чертежами и расчетами, изгрызла не один карандаш, даже умудрилась сломать линейку. Но ничто, казалось, не могло выдрать меня из цепких лап внезапного вдохновения. А перед глазами вырастал дивный дом: стеклянный, хрупкий, но такой теплый и родной. И он рос на бумаге: по кирпичику, отражая закатное солнце. Да, из окон непременно должен быть виден закат! И когда я добралась до крыши, ломающейся под самыми невообразимыми углами, тишину квартиры вспорол глухой стук в дверь.

Я вздрогнула, выронив карандаш. Лист бумаги спланировал на пол. А стук повторился гораздо настойчивее. Бегло глянула в темное окно, затем на часы на стене – почти десять вечера. Кого это принесло, на ночь глядя? Из своих вроде никто не собирался. Марк приезжал иногда с ночевкой с Лизкой, чаще привозил только Лизку. Но всегда звонил и предупреждал. Граф с визитами не посещал – вызывал к себе. А мама приезжала только днем и то, не больше чем на пару часов – сходить куда-нибудь или просто поболтать. Да и никто не стал бы стучать, когда есть звонок. Но ведь стучали! Я поднялась с пола, размяв спину, и поплелась к двери.

— Кто? – спросила, жалея, что не обзавелась дверью с глазком.

— Свои, – хриплое в ответ. И дыхание сбилось от знакомого голоса, а сердце застряло где-то у горла.

— Кто «свои»? – переспросила, не веря.

— Свои – это значит свои, Печенька. Открывай уже, а то твои соседи решат, что я бомж и спустят с лестницы.

Нет, этого не могло быть! Корф не мог стоять у меня под дверью и шутить! Да мне наверняка все почудилось от усталости. Или нет? Дрожащими пальцами открыла замок и застыла, распахнув дверь.