Научи меня любить

Деревня Эль Карибе состояла из небольших домиков, стоявших среди пальм, эвкалиптов и акаций, украшенных гирляндами желтых и красных цветов. Стены некоторых жилищ были сплетены из гибких стеблей бамбука и побелены сверху. Встречались и кирпичные дома с крышами, покрытыми красной черепицей. Но все дома — и богатые, и бедные — были украшены цветущими растениями, подвешенными к крыше в глиняных горшках, старых кастрюлях и даже консервных банках.

Жители деревни высыпали навстречу Лизе и Хосе из дверей, занавешенных легкой тканью, приветствуя их веселыми возгласами. Они показались Лизе гораздо более радушными, чем домочадцы Хосе. Люди, жившие в Эль Карибе, представляли собой смешанное племя, на их лицах отразилась вся история Венесуэлы. В этих невысоких, приземистых людях с очень смуглой кожей, узкими глазами, широкими носами и чувственными губами текла кровь индейцев, с древнейших времен населявших эти места, белых поселенцев и их чернокожих рабов. У большинства были черные жесткие и курчавые волосы. Среди многочисленных ребятишек Лиза увидела, может быть, всего две или три светлые головки.

«А у нас все наоборот, — подумала она, — одни беленькие. — И почему-то вспомнила, как называли даниловские старушки белобрысых ребятишек: «голова-сметана».

— Вот это школа, — показал ей Хосе на длинное одноэтажное здание, крытое черепицей и окруженное аккуратно подстриженными цветущими кустами. — А вот это церковь, хочешь, зайдем?

По сравнению с величественными соборами Каракаса местная церковь выглядела более чем скромно. Они вошли внутрь и сразу же попали в атмосферу прохлады, сладких запахов ладана и воска. Напротив входа на стене висела чаша в виде раковины с водой. Хосе опустил в нее кончики пальцев, потом прижал их к губам и перекрестился непривычным для Лизы жестом слева направо.

— И я должна это сделать? — спросила она его шепотом.

— Совсем необязательно, — ответил ей Хосе, — я это делаю скорее по привычке.

Мимо пустующих в этот час скамеек он повел ее к алтарю, рядом с которым, в украшенной шелковыми лентами и цветочными гирляндами нише, стояла небольшая статуя Девы Марии. Ее лицо покрывал яркий румянец, глаза голубели из полуприкрытых розовых век. Лизу поразило, что на статуе была одежда из настоящей ткани, а также то, что все пространство ниши заполняли всевозможные вещи: серебряные и золотые украшения, чьи-то фотографии, детские игрушки, даже раковины, привезенные с далекого отсюда моря.

— Что это? — удивилась Лиза.

— Это дары прихожан святой Вирджинии. Она считается покровительницей деревни. Каждый несет ей самое дорогое, что у него есть: дети — игрушки, кто-то — фотографии близких, а те, кто побогаче, — золото и серебро. Вот видишь большое золотое сердце с сапфиром в середине? Это дар Вирджинии от нашей семьи за то, что моя бабка благополучно родила моего отца. Говорят, у нее были очень тяжелые роды, и если бы не помощь Вирджинии, она и младенец умерли бы. А моя мать здесь играла на органе, он вон там, видишь, — и Хосе показал Лизе на балкончик над входом, — пока не сбежала с американцем.

Они вышли на улицу и сели в тени огромного эвкалипта с корой, свисавшей со ствола длинными закрученными лентами.

— Хосе, — спросила Лиза, — а почему ты совсем не встречаешься со своей мамой, неужели тебе не хочется ее увидеть?

— Я же ее почти не знаю. Она исчезла из моей жизни, когда мне было всего пять лет. И до этого она мной занималась мало, меня вырастила Флоринда. Возможно, во мне живет чувство обиды, но меня как-то не тянет с ней встречаться. Хотя мы виделись несколько раз. Я приезжал к ней в Лос-Анджелес. Это огромный красивый город, красивее и больше Каракаса. Мы туда как-нибудь съездим, заодно ты с ней познакомишься. Она немного странная женщина, в молодости была удивительно красивой, да, впрочем, она и сейчас еще очень хороша. Мама когда-то хотела стать пианисткой, но у нее ничего не вышло, и она в этом обвиняла моего отца. Говорила, что он хотел привязать ее к дому и кастрюлям. Хотя, как рассказывала Флоринда, она к кухне и близко никогда не подходила. А когда ушла от него и вышла замуж за другого, стала образцовой хозяйкой. Родила двух детей, нянчится с ними. Не поймешь вас, женщин, — улыбнулся Хосе.

— А как ее зовут?

— Аманда.

— Красивое имя, — тихо произнесла Лиза, — а мою маму звали Марина.

«Если бы она была жива, — думала Лиза, — и жила бы в другом городе или даже в другой стране. Пусть бы она меня бросила в раннем детстве, все равно я бы никогда не обижалась на нее. Неужели Хосе не понимает, какое это счастье иметь маму? Может быть, он это не ценит, потому что ему всегда и так жилось неплохо и он был избалован и окружен любящими людьми? Или просто потому, что он мужчина и для них это не так важно…»

5