Сидели они в саду, Яна — в огромном кресле-качалке, укутанная в теплый плед, на столе уже пыхтит электрический самовар, на блюде — пироги, выглядывают аппетитными уголками из-под белого полотенчика. Наташка носится вокруг, от клумбы к клубе, срывая мяту, мелиссу, смородиновые и земляничные листы, бутончики нераспустившегося ещё шиповника. Одета в легкий цветастый сарафан, который ее еще больше полнит. Или не полнит?
— Наташ, срок-то какой?
Подруга замерла, настороженно оглянулась на Янку, виновато улыбнулась:
— Четыре. Пятый пошёл.
— И не сказала ничего…
— Я не знала, догадывалась только, что прокараулила. Но все надеялась, что просто сбой…
— Девочка?
— Ага, — Наташка счастливо улыбнулась. — Ян, прости, что не сказала. Ты в последний раз такая была… Сегодня, конечно, не лучше. Но я потому тебя и звала в кино, посидеть, поболтать.
— Уже опоздали?
— В кино? Да ну его, я билеты уже вернула. Куда я с тобой, такой зареванной пойду. Подумают, что силком тащила. Всех клиентов в кинотеатре распугаем.
Яна ощупала лицо, действительно — мешки под глазами и нос, наверное, как картошка.
— Точно, распугаем. Испортила тебе вечер. Это ты меня прости, Наташ. Я вечно к тебе с проблемами. Даже не заметила в тебе перемен. Заразишь? — Янка, рассмеявшись, распахнула объятия.
— Да, конечно, мне не жалко, — Наташка, смущенная своим положением, кинула собранную зелень на стол и кинулась обниматься к подруге. — Дай Бог, Яночка моя!
— Ты в следующий раз не молчи!
— Чего? Яна! Следующего раза не будет! Я Кожевникова теперь без спецснаряжения за километр к себе не подпущу! Доигрались уже! Вот! — Наташка голосила, возмущалась, грозилась кулаком в сторону дома, но на её лице так и цвела счастливая улыбка. Девочка! Это же просто мечта. — Ты правда не сердишься?
— Дурочка, я очень рада за вас! Счастлива, как за себя. В крестные возьмешь?
— Конечно, как договаривались! Ты у моей куколки, я у твоей!
Янка помрачнела, но тут же себя одернула. Нечего тут своим писсемизмом людей изводить. Сама уже себя не узнавала, какая стала дерганная и не рада ничему вокруг. Не нужно этого показывать беременной Наташе.
— Договорились!
Наташка с кряхтением разогнулась, выбралась из цепких объятий Янки и, напевая какую-то детскую песенку, стала заваривать чай в большом пузатом прозрачном чайнике.
Из-за двери высунулись носы мальчишек. Ребята вошкались там, переругивались, но выходить на улицу не спешили. Послышался грозный окрик отца, и их как ветром сдуло. Дверь в дом снова закрылась. Яна вздохнула с облегчением. Не хотелось пока ей никакого общения.
— Он звонил, да?
— Звонил, конечно. Сказал никуда тебя не отпускать. Утром сам за тобой приедет. — Наташка бросила беглый взгляд на побледневшую подругу и продолжила: — Игорь попытался выведать, что случилось. Он сказал, что вы сильно поругались. Мой твоему ответил, что как только Янка захочет, то мы сами тебя и отвезем, и нечего тут под дверями ждать, когда ты выйдешь. Может ты до обеда спать будешь. Правильно?
— Угу, — Яна потянула краешек полотенца, под которым спрятался ароматный пирог и потянула носом. — С рыбой, да?
— Да, что-то меня прям на рыбу тянет. Вот, испекла с картошкой и горбушей. Только с духовки. Кроме меня такой и не ест никто, мои только по сладким. Им в духовке еще стоит, сами достанут. Втроем там сидят, караулят.
— А я буду. Пахнет потрясающе. Аж слюнки текут.
— Погоди, сейчас нарежу.
Янка уплетала горячий пирог за обе щеки, запивая ароматным, прозрачным сладким чаем, чувствуя как постепенно к щекам приливает румянец. Наташка тоже ела, уже третий кусок, и с жадностью смотрела на оставшиеся на тарелке.
— Все, спасибо, иначе я лопну. Твои пироги просто божественны!
— На здоровье. Я тоже лопну, но кусочек все-таки еще съем. Тем более, мне теперь фигуру не блюсти. Что думаешь делать, Ян?
— Разводиться. Я не могу больше так. Нет смысла. У него могут быть дети, он может создать нормальную полноценную семью, я не хочу стоять у него на пути.
— Серьёзное заявление. Чем обосновано?
— Тем, что сегодня он привел к нам своего взрослого сына. Лешкой зовут.
— Что?! — воскликнула Наташка и поперхнулась. Замотала руками, прокашливаясь и пытаясь прийти в себя. — Нет, не верю. Его что, развели, как первоклассника?
— Да нет, Наташ. Там, на мой взгляд, даже анализ на установление отцовства делать не надо. Мальчик его точная копия.
— Боже, Яна! Милая! Вот он козел, а! Сколько мальчику лет?
— Шесть, — Янка грустно усмехнулась. — Понимаешь, у него есть сын. У мальчика есть мать. И если они даже просто наворотили дел, то ребенок ни в чём не виноват. Ребенку нужна полноценная семья. И Сашка, я его знаю, он не сможет отказаться, не бросит. А я не смогу жить на две семьи. Да и какая из нас теперь семья? Получается, все было ложью.
— Погоди. Погоди ты про ложь! Я не верю. Вы живете седьмой год, Ян. А ребенку еще в животе положено девять месяцев расти. Может это было до тебя?
— Он же в армии был. Помнишь, мы познакомились у него на дне рождения, да еще и они отмечали его возращение. Нет, Наташ. Хоть плюс девять месяцев, хоть минус. Мы были уже вместе.